«Старая дева» – существо сентиментальное, восторженное, влюбляющееся во всех встречных – существо, «над которым смеются».

Я стала еще сдержаннее, выработала себе какую-то маску спокойствия, гордости, холодности.

Но и тут я не была спокойна.

А не имею ли я вида манекена? Не «смешна» ли я?

Зеркало мне показывало высокую, стройную девушку, казавшуюся гораздо моложе свои тридцати двух лет, с густыми темными волосами и серыми печальными глазами.

Ах, эти глаза и эти волосы – они были моей мукой!

Они были слишком хороши – и я боялась, чтобы люди не подумали, что я горжусь ими, что я выставляю их на вид, что я кокетничаю!

Волосы еще можно было пригладить, заплести в тугую косу и свернуть на затылке… а глаза? Куда их денешь? Надеть очки – неприятно, у меня зрение хорошее.

Однажды кто-то похвалил мои глаза.

– Ах, нет, – смутилась я, – они у меня часто болят.

Потом, идя домой, я уже мучилась тем, что мою глупую фразу могли счесть за наивничанье, за кокетство, и там – откуда я сейчас ушла – все надо мной «смеются».

Но в эту ночь на террасе я об этом не думала – я была так счастлива.

Счастлива вот уже целый месяц…

Весной я получила приглашение от Софьи Ивановны Титовой сопровождать за границу ее и ее внучку Надю.

Я когда-то готовила Надю в гимназию и до окончания курса была ее репетиторшей. Это, кажется, были единственные люди, которых я «менее» стеснялась.

«Вы, ангел мой, Варенька, уж не откажите мне, – говорила старушка, – совсем чужого человека брать не хочется, а не могу же я бегать с ней по горам, а она уперлась: хочу за границу – что я с ней могу сделать!»

Надя смеялась, прыгала кругом и твердила: «Да что тут говорить. Варенька едет, едет с нами!»

Я поехала с ними, как бы сдавшись на их просьбы, но в глубине души я чувствовала безумную радость.

Моя мечта, казавшаяся мне несбыточной, осуществлялась, сон сбывался наяву. Я увижу Италию и Швейцарию.

Я стала оттаивать.

Рядом с бурными восторгами Нади и удивленными «аханьями» бабушки – я не стеснялась скромно восхищаться.

Еще при переезде из Милана на озера, мы познакомились с двумя художниками, т. е. познакомилась Надя.

Надя была очень бойкая, общительная и веселая девушка. Разбитая «Фияска» с «Кьянти», которым она облила обоих соседей, послужила причиной знакомства.

Надя знакомилась очень скоро и еще скорее дружилась, а совместные прогулки способствовали сближению.

Уже дня через три Порхов и Ленц стали ее «друзьями», и решено было путешествовать вместе.

Мы почти все время проводили вчетвером: гуляли, катались в лодке. В городах осматривали музеи и церкви. По вечерам читали, занимались музыкой, Надя и Ленц пели дуэты.

Простота ли обращения художников, перемена ли обстановки, красота ли окружающей меня природы, веселая, беззаботная жизнь – не знаю, что подействовало на меня, но я вдруг развернулась, оттаяла, ожила. Я говорила, спорила, читала стихи. Я словно вышла из одиночной тюрьмы и вознаграждала себя за вынужденное молчание.

Я так много читала и так много думала, что теперь у меня была просто потребность поделиться всем этим с другими.

В это время я не боялась, что надо мной могут посмеяться – я забыла об этом, потому что Надя и художники слушали меня, соглашались, спрашивали моего мнения.

Не знаю, как это случилось, но мы стали «делиться» во время прогулок.

Надя с Ленцем бегали, скакали, дурачились, а Порхов и я медленно гуляли или сидели где-нибудь во тени и говорили, говорили.

У меня явилась небывалая смелось – я говорила с увлечением, нервно, страстно, я читала вслух любимых авторов, декламировала стихи…

– Варвара Михайловна, я ведь написал ваш портрет, – как-то сказал он, не глядя на меня.

– Что это вам вздумалось? – удивилась я. – Покажите-ка!

– Хорошо, я покажу вам, но только вам.

– Почему только мне?

– Так – это мой каприз.

Он вынул из папки большой кусок картона и подал мне.

С удивлением смотрела я на свое изображение.

Я была похожа, поразительно похожа, но разве это была я?

Разве когда-нибудь на моем лице бывает это выражение страсти, разве у меня бывает такой гордый поворот головы, такая улыбка. И зачем распущены мои волосы?

– Я совсем не такая, какой вы меня сделали, – сказала я, как будто испугавшись и отдавая ему картон.

– Я вас написал такой, какой вижу… когда вы читаете стихи, – ответил он тихо, пряча портрет в папку.

И вот с этого дня что-то легкое, неуловимое засквозило в наших отношениях.

Я сама не решалась дать имя этому. Мне казалось, что слово, название – спугнет что-то тонкое, воздушное, что билось вокруг нас, словно ночная бабочка.

Я почувствовала что-то тревожное, мучительно-радостное – словно таинство какое-то совершалось в моей душе.

Как неопытна я ни была – я стала улавливать в его речах намеки, от которых замирало мое сердце, вопросы, на которые я боялась ответить.

Я замечала, как он всегда старается остаться со мной вдвоем, увести меня от Нади и Ленца, отстать от них во время прогулки. Да, да, надвигалось что-то огромное, хорошее, светлое, я прислушивалась, ждала в сладком страхе…

Таково было мое настроение, когда я сидела на террасе в эту ночь.

Вот, вот… скрипнет калитка в каменной ограде, раздадутся двойные шаги по гравию дорожки – и веселый голос Ленца выкрикнет шутливое приветствие.

И… калитка скрипит.

– «Привет тебе, приют священный», – запевает Ленц, выходя на дорожку, освещенную луной, и за ним в тени тисов я вижу худощавую высокую фигуру, и сердце мое сжимается безумной радостью.

Надя бежит со ступенек террасы и, весело хохоча, что-то рассказывает Ленцу… Мы все усаживаемся в столовой… приходит бабушка… пьем чай… Надя и Ленц болтают и смеются…

Я молчу, мои чувства оглушают меня – я не слышу разговора. Я замерла и едва в тумане вижу его лицо, его глаза, смотрящие на меня с каким-то странным выражением.

Чай убран… бабушка уходит спать…

– Пройдемтесь немного, Варвара Михайловна, – говорит он, – смотрите, какая ночь!

Мы сходим в сад… он предлагает мне руку… мы идем… сетка лунного света скользит по моему темному платью, и рука его тесно прижимает мою руку.

– Если бы вы позволили мне говорить, Варвара Михайловна, – вдруг роняет он едва слышно.

– Говорите, – еще тише, почти одними губами отвечаю я.

– Варя!

Счастье пришло. Оно до того властно схватывает меня, что горло мое сжимается, сердце перестает биться…

Всякий человек, я думаю, хоть раз испытал странное чувство…