Он действительно стоял столбом, засмотревшись на нее.

Засмотреться было немудрено, она очень красива. Той изящной, немного строгой красотой, которая так ему нравилась.

Стройная, почти одного с ним роста, она гордо держала свою красивую голову, отягченную густой русой косой, свернутой на затылке. Эти волосы, разделенные на пробор и обрамлявшие гладкими бандо ее лицо, слегка раскрасневшееся, отливали золотом на солнце.

Простое платье из темного батиста, с красным кожаным кушаком, казалось на ней нарядным туалетом.

Он как-то сразу рассмотрел ее, заметил даже чуть видную царапинку на розовом подбородке.

– Я сейчас иду, – спохватился он, – позвольте мне только взять шляпу.

Сдернув с себя передник, он бросил его в кусты и быстро взбежал по ступеням крыльца.

Когда, вернувшись и отворив калитку, он очутился рядом с незнакомой, легкая усмешка скользнула по ее губам.

– Простите – я, кажется, ошиблась, приняв вас за садовника. – И она искоса взглянула на него.

Ее правая бровь слегка приподнялась и придала ее лицу что-то милое, слегка лукавое.

– О, пустяки… это наш огород… я люблю рыться в земле… это отличная гимнастика.

Он ронял эти фразы, идя с ней рядом и не решаясь еще раз взглянуть на нее.

Яков Семенович не был вообще застенчив, но незнакомка почему-то смущала его.

– Где же тут у вас случилась эта… ваша катастрофа? – поспешил он заговорить.

– Тут, за поворотом. А вы не сердитесь, что я приняла вас за садовника?

– Конечно, нет! – воскликнул он, и вдруг сразу смущение его прошло – она так весело и красиво смеялась.

– Но тот двугривенный, который мне обещан, я требую. Вы должны пожертвовать его на каких-нибудь сирот! Видите, я добр и не требую больше двугривенного за мою услугу.

– Спасибо – вы могли потребовать с меня и больше, потому что я в данную минуту в безвыходном положении! – засмеялась она. – Вот мы и пришли. Боже мой, да где же он! – тревожно оглянулась молодая женщина.

Среди шоссе стояло кресло на колесах, и на нем были небрежно брошены плед и зонтик.

– Арсений Михайлович!

– Я здесь, Вера, – раздался спокойный голос.

В двух шагах от дороги, на камне, сидел господин в сером костюме и в мягкой шляпе.

– Боже мой, как вы добрались сюда? – с беспокойством спросила она, бросаясь к нему.

– Сидеть на припеке, в накренившемся набок кресле было неприятно, с помощью палки я кое-как дотащился.

– Вы могли упасть! – с ужасом всплеснула она руками.

– Да не упал, не волнуйтесь. Где вы так долго пропадали?

– Простите, дорогой, но до дач было далеко – я просила помощи у первого, кого встретила. Я даже приняла за садовника monsieur… monsieur… Она вопросительно взглянула на Якова Семеновича.

– Вакшаков, – поспешно назвался он.

– Я вам очень благодарен, что вы согласились помочь нам, – дотронулся до шляпы господин в сером костюме.

Это был высокий человек, страшно худой, на бледном лице которого, казалось, остались одни глаза, увеличенные еще темной тенью, лежащей вокруг них. Эти глаза были почти страшны под густыми сросшимися бровями, напоминая глазные впадины черепа.

– Никогда не прощу себе, что завезла вас так далеко от дома. Как мы теперь выберемся… Нельзя ли достать экипаж? – обратилась она к Якову Семеновичу.

– Вряд-ли… Да позвольте, может быть, возможно подвязать палку под эту сторону и доехать как-нибудь на двух колесах, – решил Яков Семенович.

Но когда это было устроено и больного усадили, Вера с трудом могла сдвинуть кресло.

– Позвольте, я довезу! – вызвался Яков Семенович.

– Нам совестно затруднять вас… – начала было она, но ее спутник, усмехнувшись, произнес:

– Ну, Вера, делать нечего, придется нам затруднить г-на… г-на Вакшакова, не волнуйтесь, дитя мое, и двинемся.

Яков Семенович оттолкнул исписанный лист, нетерпеливо смял его и бросил в корзину.

Нет, работа не ладится… это его злит.

Он встает, закуривает папиросу и начинает ходить по комнате.

Его злит, что его диссертация, до сих пор писавшаяся с таким удовольствием, так легко, теперь кажется ему тяжеловесной, неинтересной. Каждое утро он усаживается за стол, давая себе слово не думать ни о чем постороннем, не «заботиться о делах, его не касающихся», и работать, работать.

Он себе, как школьнику, задает уроки: «напишу столько-то листов» – и ловит себя на том, что листы эти написаны разгонисто, плохим слогом, что они портят целое.

– Какое мне дело! – говорит он сам себе. – Не все ли мне равно, кем они приходятся друг к другу… Я хожу туда, потому что Шахотин умный человек, а Вера Андреевна хорошо аккомпанирует моей виолончели.

И тотчас ему представилась изящная стройная фигура Веры Андреевны, сидящая за роялем, освещенная светом двух свечей… Теплое, почти неслышное дыхание летней ночи чуть-чуть колеблет пламя этих свечей.

В этом дрожащем свете ее красивое лицо, обращенное к нему в профиль, кажется таким милым и нежным, потому что он не видит чуть заметной складки между бровей, которая придает этому лицу что-то немного жесткое и надменное, а губы ее, обыкновенно гордо сжатые, полураскрываются совсем по-детски.

Иногда, когда он, засмотревшись на нее, сбивается, она взглядывает на него, слегка приподняв одну бровь, отбивая такт ногой.

А когда она ошибается сама, она тихонько вскрикивает «ай!» и закусывает нижнюю губу своими белыми ровными зубами.

Яков Семенович встряхивает головой, чтобы отогнать от себя этот образ.

Ведь он знает ее всего около двух месяцев, но почему же он так привык быть около нее. В тот раз, когда он помог им добраться до дому, Шахотин не отпустил его. Несмотря на все отговорки, заставил выпить чаю, а на другой день он принес свою виолончель, и они с Верой целый вечер занимались музыкой и говорили о музыке.

Эти посещения стали повторяться ежедневно, и если он, из приличия, принуждал себя оставаться дома, то на другой день и Арсений Михайлович, и Вера ласково упрекали его.

Шахотина он знал по имени, у них в Петербурге были общие знакомые. Он слышал, что Шахотин – богатый человек, занимавший крупный пост, ушел в отставку года четыре тому назад, после того, как его единственный сын, мальчик лет семнадцати, был убит во время беспорядков где-то в провинции. О нем сожалели, рассказывали, что тяжелая нервная болезнь лишила его ног.

Но кто была Вера?

В разговоре она как-то упомянула, что она кончила консерваторию и давала прежде уроки музыки. «Кто она? Нанятая сиделка? Нет, она была слишком предана, слишком заботлива…»

«Что связывало ее с этим полумертвым человеком? Неужели материальные блага? А почему бы и нет?» – думал, или старался «равнодушно» думать, Вакшаков.

Бедная учительница музыки