— Надолго ли? — выкрикнул мельник из Марчинковиц. — Ведьузнали, что мы слабы, что супротив них в поле не устоим. Что духа в нас нету!Что некому нас в бой вести! Что силезские рыцари, стоит им гуситов увидеть, тутже ноги в руки и не хуже зайцев драпают. Ха, князья удирают! Что сделал ЛюдвикБжегский? Ему надо было защищать город, безоружных людей, своих подданных.Когда он их данью прижимал, они говорили: «Это ничего, кровушкой платим, затозащитит нас добрый наш хозяин, когда срок придет». А что учинил добрый хозяин?Трусливо сбежал, отдал Бжег на милость напастникам. Разграбили город гуситы допоследней крошки, приходскую церковь спалили, а коллегиату Святой Ядвигипревратили в конюшню, богохульники!

— И за все за это, — покрутил головой цирюльник из Собутки,— не разит их гром с ясного неба, не падет на них гнев Божий. И как же тут несомневаться... Хм-м... Я хотел сказать: тяжко, ох тяжко нас Бог испытывает...

— Надо будет вам к этим испытаниям, — неожиданно заговорилеврей, — привыкнуть... Ай, я вам говорю, это только вначале трудно. Со временемпривыкаешь.

Какое-то время стояла тишина. Прервал ее рыцарь.

— Возвращаясь, — сказал он, — к князю Людвику: истиннаяправда, не по-рыцарски он поступил, бросив Бжег на милость и немилость гуситам.Не по-рыцарски и не по-княжески. Но...

— Но не он один, хотели вы сказать? — зло прервал егомельник. — Верно! Потому как другие тоже спины врагу показывали, пятная честь.Где же, о, где же ты, князь Генрик Благочестивый, который полег, но с поля неушел!

— Я хотел сказать, — слегка заикнулся рыцарь, — что гуситысилу предательством доказали. Предательством и пропагандой. Распространениемложных сообщений, сеянием паники...

— А откуда оно, предательство-то? — неожиданно задал вопросмонах-минорит. — Почему его зерно так быстро пробивается и буйно цветет, почемуу него такой урожай? Вельможи и рыцари без боя сдают крепости и замки,переходят на сторону врага. Крестьяне льнут к гуситам, служат им провожатыми,указывают и выдают на смерть священников, мало того, сами нападают намонастыри, грабят церкви. Нет недостатка в вероотступниках и среди духовников.И нет, нет князя, который бы, как Генрик Благочестивый, pro defensionechristiane fidei[256], бороться и полечь был бы готов. Откуда,если подумать, это берется?

— Может, оттуда, — проговорил басом один из крестьян,могучий мужик с буйной шевелюрой. — Может, оттуда, что не с сарацинами, не стурками биться пришлось, не с теми татарами, которые на силезскую землю принаших прадедах напали. Те, кажись, черными были, красноглазыми, огнем изо ртовшпыряли, дьявольские знаки несли, колдовством занимались и душили наших предковадской вонью. Сразу видно, чья сила их вела. А ныне? Над чешским войскомдароносицы, на щитах облатки и богобоязненные слова. На марше они Богавоспевают, перед боем на коленях молятся, причастие принимают. Божьими воинамисебя величают. Так, может... Может...

— Может, Бог на их стороне? — договорил, криво усмехнувшись,монах.

Еще год назад, подумала Дзержка в наступившей мертвойтишине, год назад никто даже и подумать о чем-то подобном не решился бы, не точто сказать. Меняется мир, совершенно изменяется. Однако почему так получается,что изменение мира обязательно должно сопровождаться резней и пожарами? Всегда,словно Поппее[257] в молоке, миру, для того, чтобы обновиться,надо купаться в крови?

— Начинаю, — заявил сидящий на ступенях алтаря Шарлей. —Начинаю активнее поддерживать учение Гуса, Виклифа, Пайна и остальных гуситскихидеологов. Церкви действительно пора начать изменять... Ну, может, не сразупревращать в конюшни, как бжегскую коллегиату, но в ночлежные дома это ужточно. Только гляньте, как здесь приятно. На голову не льет, не дует, блох котнаплакал. Да, Рейнмар. Если говорить о церквах, я перехожу в твою религию,начинаю послушничество. Можешь рассматривать меня как кандидата в члены.

Рейневан покачал головой, подбрасывая дров в костер, которыйвместе с Беренгаром Таулером разжег посреди главного нефа. Самсон вздохнул. Онсидел в сторонке, читая при свече книгу, которую раскопал среди прочих,сваленных в кучу. Когда церковь грабили, на книги никто не польстился. Пользыот них не было никакой. Известное дело.

— В церкви сплошная роскошь. — Дроссельбарт выломал изгалереи в пресвитерне очередную доску. — Дерева на костер в достатке. Можножечь хоть до лета.

— И есть что пожевать, — добавил Бисклаврет, разрывая зубаминайденную в ризнице сухую как щепка колбасу. — Получается, верно говорят: quialtari servut, et altari vivit[258].

— И всегда найдется какой-нибудь сосуд для питья, — Жехорсподнял наполненную добытым вином чашу для мессы. — Не то чтобы словно пес избочки лакать... И почитать можно... Правда, Самсон? Эй, Самсон!

— Что? — поднял голову гигант. — А, да... Вы не поверите, нов этом латинском произведении я нашел фразу по-польски. А написано это в 1231году, во времена Генрика Бородатого. На титульной странице, извольте, дата: Аnпоverum Millesimo CCXXXI[259], а внизу написано черным побелому: benefactor noster Henricus Cum Barba Dei gratia dux Slesie, Cracouie etPoloniae...

— И как же звучит эта польская фраза? — заинтересовалсяДроссельбарт.

— Pomny myla pani, — прочитал Самсон Медок, — naszymylowani, wyerne serdce boley przydaci со letom kwyetu bywaci[260].

— Идиотизм.

— Правда.

— И рифма никудышная.

— Тоже правда.

Со стороны притвора раздались и эхом разошлись шаги,звяканье, гул возбужденных голосов. Мрак осветили факелы и лучины, в их светеудалось различить входящих в церковь. Шарлей выругался. Оказывается, навестилих Пешек Крейчиж, проповедник сирот, один из подчиненных Прокоупека. ЗаКрейчижем шли несколько вооруженных подростков. Шарлей выругался снова.