Часть нимбуржцев, конечно, сбежала, пытаясь — по примерукрестьян — найти защиту среди халуп, клетей и заборчиков. И началась сечь. Ихпорубили во время бегства. Остальных окружили на телеге и вокруг нее. Пошларубка. Беренгар Таулер был одним из первых павших. Остальные табориты билиськак дьяволы. Вместе с ними Рейневан, Шарлей, Жехорс и Самсон, опустошавший рядыпротивников своим гёдендагом. Однако дело было совсем скверно, они не выдержалибы, если б не вылетевшие из-за хат кумаши. Бой отдалился от телеги, перенессяближе к краям площади, превратился в конные гонки и поединки.

— Там... — ахнул Жexopc, вылезая из-под телеги и всовываяРейневану в руки арбалет. — Видишь его? Того, на серой лошади, с туром на щите?Это командир... У меня перебита рука... Стреляй, Рейнмар...

Рейневан схватил арбалет, для верности подбежал ближе,выстрелил. Болт с громким звоном отразился от утолщенного наплечника. А рыцарьобратил на него внимание. Заорал в глубине забрала, мечом указал на Рейневанавторому коннику, оба подскочили к нему на всем скаку.

Шарлей схватил с земли пищаль — без фитиля. Самсон заметилэто, ловко бросил ему головешку из разметанного копытами костра. Демерит так жепрытко и ловко поймал тлеющее полено, развернулся, прицелился из-под мышки. Вцинтлохе[265], к счастью, еще оставался порох, гукнуло, издула рванул огонь и дым, нападающий конник вылетел из седла, словно из пращи,прямо под копыта коней, преследующих мадьяр. Другой рыцарь, тот, что с туром вгербе, навис над Рейневаном с мечом, поднятым для удара, неожиданно напрягся,выпустил меч и трензель — это один из нимбуржцев угодил ему сулицей под мышку.Второй подбежал с цепом, саданул так, что загудело, из-под разваленного каксухой стручок армета хлынула кровь.

— Ну, дали мы им! — повторял тележный гейтман, покачиваясьна ногах и отирая с лица текущую с шевелюры кровь. — Дали мы... Им...

На площади торжествующе орали венгры. Уносящих ноги силезскихрыцарей никто не преследовал. Посмурнело.

Убитых силезцев было четверо. Гуситов полегло пятеро,раненых было в два раза больше. Прежде чем трупы вынесли за оградки к березовойроще, один из раненых умер. Понадобилась большая яма.

Беренгар Таулер. Дроссельбарт из Фогельзанга. Генрик Барут,идущий черный тур. Кристиан Дер, Trois roses со львом, какой-то конный стрелок.Какой-то оруженосец. Какой-то Адамец, какой-то Збожил, какой-то Рачек, которыхнапрасно будут ожидать дома какая-нибудь Адамецова и какая-нибудь Рачкова.

— Дайте мне заступ, — сказал в тишине Самсон Медок. — Я будукопать.

Он вбил заступ в землю, крепко нажал ногой и отбросил комземли.

— Я буду копать в порядке покаяния. Ибо виноват! Iniquitatesmea supergressae sunt caput meum![266] Пошел на войну! Излюбопытства! Я мог удержать других и не удержал. Я мог поучать. Могманипулировать. Мог хватануть кого следует по заднице! Мог, наконец, наплевавна все, сидеть в Подскалье с Маркетой, мог вместе с ней молчать и смотреть, кактечет Влтава. А я отправился на войну. Из самых низких побуждений: из-залюбопытности самой войны и любопытства, присущего человеческой натуре. Поэтомуя виновен в смерти тех, которые здесь лежат. Виновен буду в тех смертях и технесчастьях, которые только еще наступят. Поэтому, курва, я буду копать этумогилу. Из этой ямы, de profundis, clamo ad te, Domine из глубины взываю кТебе, Господи...[267]Miserere mei Deus, помилуй меня, Боже, повеликой милости твоей и по множеству щедрот твоих изгладь 6еззазкония мои.Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня. Ибобеззакония мои я сознаю и грех мой всегда предо мною[268].

С третьей фразы он уже говорил не один. Другие копали тоже.

Дзержка задремала, разбудили ее повышенные голоса. Онаподняла голову, пощупала вокруг себя руками, почувствовала под пальцамипредплечье Эленчи. Девушка дернула головой, сухо закашляла.

— Есть известия, — говорил стоящий внутри кругафранцисканец. Ряса у него была подобрана, на ногах вместо сандалийкавалерийские ботинки, было видно, что он примчался прямо из Сьрёды, измонастыря. — Есть сведения от наших братьев, любинских духаков.

— Говори, фратер.

— Гуситы напали на Хойнов. В субботу перед воскресеньем Jubilate[269].

— Пять дней тому назад, — быстро подсчитал кто-то. — Будьмилостив, Христос.

— А князь Рупрехт?

— Еще до наступления сбежал с рыцарями в Любин. БросилХойнов на погибель.

Длившийся несколько дней обстрел зажигательными снарядамиоказался удивительно продуктивным. Красный петух бушевал на крышах домов, вомногих местах горели также деревянные балкончики на стенах, огонь сгонял с нихзащитников эффективнее, чем обстрел из метательных машин, пищалей и тарасниц.Вынужденные гасить пожары хойновцы не смогли защитить стены, на которые сейчасвзбирались массы гуситов — табориты по обеим сторонам Легницких ворот, сиротыпочти по всей длине северной стороны.

Боевой крик и рев неожиданно усилились. Подожженные иобстреливаемые из бомбарды Легницкие ворота затрещали, одно крыло повисло,второе рухнуло в фейерверке искр. К воротам с диким ревом кинулась пехота,цепники Яна Блеха, за ними спешившиеся конники — чехи Змрзлика и Отика из Лозы,моравцы Товачовского и поляки Пухалы.

Рейневан и Шарлей бежали с ними. На сей раз им никто незапрещал воевать, совсем наоборот — чтобы принудить хойновцев растянутьоборону, Прокоп и Краловец приказали взяться за оружие всем, способным егоносить.

За воротами они влетели прямо в огненное жерло пожара —узкую улочку между пылающими домами. Защитников, которые пыталисьсопротивляться в улочке, вырезали мгновенно, остальные сбежали. С северавыстрелы затихали, а крик нарастал, было ясно, что сироты форсировали стену иворвались в глубь города.

Они выбежали на удлиненный рынок, перед ними вырослакаменная глыба церкви. И высокая, окутанная дымом башня. Прежде чем они успелиподумать, башня плюнула в них огнем и железом. Рейневан видел, как снаряды иболты распахивают землю вокруг, как кругом падают люди. Рев оглушал.

Он опустился на колени. Одному раненому зажал разорваннуюболтом шейную артерию. Рядом ползал и выл другой, которому снаряд из хандканоныоторвал ногу ниже колена. Третий извивался, хлестал кровью из живота. Четвертыйтолько дергался.

— Вставай, Рейневан! Вперед, к башне!