Мысли о Юлиусе, о котором он мог поговорить хотя бы с Джоном Легрантом, пробудили воспоминания и о Грегорио, о котором Николасу говорить было не с кем. Поэтому он принялся расспрашивать шкипера о его делах и до самого дома вел весьма содержательную беседу о свойствах пороха.

В последний день мая рыбачья лодка привезла в Трапезунд послание, которое тут же передали во флорентийский особняк, и гонец получил на диво щедрое вознаграждение. Флорентийское консульство торжествовало за закрытыми дверями: Юлиус с восемью сотнями верблюдов благополучно добрался до Керасуса, нашел там жилье, склады для товара, был тепло принят местными властями и получил обещание помощи и поддержки. Конечно, у него не было галеры, ведь сейчас корабль с императрицей Еленой находился в сотне миль к востоку, в Батуме… Рыбачья лодка на следующий же день отправилась на запад с ответными письмами.

Итак, они добыли Золотое Руно. Оставалось лишь довезти его до дома. И, конечно же, выжить самим.

Последующие две недели были во многом похожи на предыдущие. Николас, Асторре и помощники Легранта то и дело встречались в Цитадели с людьми, занимавшимися защитой города, с кузнецами, каменщиками, арбалетчиками, пушкарями и минерами, с теми, кто доставлял провиант и кто поставлял корзины, лопаты и выделанные кожи.

В качестве собственного вклада Николас приостановил работы в новом здании консульства, оставив лишь самых необходимых работников, которые должным образом укрепили дом и склад, снятый внаем в стенах Цитадели. Теперь, когда людей у них стало гораздо меньше, часть здания он предложил венецианцам за весьма уверенную плату, и бальи с радостью согласился. Венецианский фондако тоже заметно обезлюдел, ― вероятно, потому что всегда с наступлением жары женщины и дети переселялись за черту города, на холмы, где было гораздо прохладнее. И лишь генуэзцы, все как один, оставались в городе, мучаясь от жары и избыточной влаги: ведь почти каждый день лили дожди.

Двор в полном составе перебрался в летний дворец и вернулся, когда там сделалось скучно; поездки на охоту сменялись азартными играми и пышными богослужениями; кроме того, император и его свита, как всегда, немало общались с мудрецами и просвещенными людьми, ведя многочасовые изысканные беседы. Николаса нередко приглашали туда, но все эти разговоры о книгах, которых он никогда не читал, на темы, которые он никогда не обсуждал, казались ему весьма поверхностными. Он подозревал, что императору предлагают лишь то, что может прийтись ему по вкусу. Николасу нравилось, присутствуя на этих сборищах, сравнивать императора Давида и его константинопольских мудрецов с Козимо де Медичи и теми людьми, что собирались в его дворце. Самыми значительными из них, пожалуй, были папа римский и друзья кардинала Бессариона. Помнится, даже греческие теологи на флорентийском соборе были потрясены и сбиты с толку превосходной логикой и аргументацией католиков.

Николас полагал вполне естественным, что всякий итальянский князь, у кого есть на это деньги, собирает вокруг себя книжников, зодчих и живописцев. Со слов Сары-хатум ему было известно, что и султан проявляет интерес к подобным вещам; того же можно было со временем при наличии денег ожидать и от Хасан-бея.

Сам же Николас прослыл при императорском дворе человеком, который превосходно умеет слушать, а поскольку ему дали свободный допуск к императорской библиотеке, он порой забавлял себя и других, создавая геометрические головоломки и астрономические устройства, которые изготавливал буквально на коленях, за время разговора.

Однажды он оказался в мастерской декоратора и целый час провел там, показывая, как с помощью воска и смолы добиться лучшего эффекта от ультрамарина, ― при этом он болтал без умолку и чувствовал себя счастливейшим из смертных. В ту пору он ни разу не встречался, хотя и не избегал намеренно встреч, ни с Дориа, ни с Катериной де Шаретти. У бывшего подмастерья имелось немало иных забот; а к концу дня он обычно обсуждал все самое важное с Лоппе, Тоби или Годскалком, которые присматривали за делами в фондако. Лишь порой, когда капеллан требовал от него более подробного пересказа, о чем именно говорил какой-нибудь поэт или автор ученого трактата, Николас быстро уставал от необходимости постоянно следить за своей речью и отказывался продолжать разговор.

В середине июня «Чиаретти» вернулась из Батума. Как было условлено заранее, галера бросила якорь на некотором расстоянии от гавани, и Джон Легрант на лодке приплыл в город с посланием.

Императрица потерпела неудачу. Несмотря на все заверения своих посланцев, бороздивших просторы Европы вместе с братом Людовико, никакие войска не собирались выступить из Имеретии, Менгрелии, Акхалзике или Тифлиса, чтобы сражаться против султана. Императрица Елена пока оставалась там, пытаясь добиться уступок, но не верила, что муж дочери изменит свое мнение.

Асторре, выслушав все это, громко выругался, и Николас пояснил Джону:

― Мы получили письмо от Юлиуса. В Синопе неспокойно.

― Знаю, там турецкий флот, ― подтвердил Легрант. ― Что вы еще слышали?

― Турецкая армия где-то неподалеку, ― ответил Николас. ― Мы знаем, что город взять невозможно, а осада вполне нас бы устроила. Однако поговаривают, что эмира Синопского запугали до такой степени, что он по собственной воле принял сторону султана. Он снабдил флот деньгами и припасами, а также отправил с оттоманами войско под началом одного из своих сыновей.

― Глупость! ― воскликнул Джон Легрант. ― Для султана его сын будет заложником.

― У эмира остался второй, ― возразил Николас. ― Кроме того, он ведь является шурином султана. Караманидский эмир также послал своего отпрыска к туркам. Султан в Синопе утверждал, что намерен вести против Трапезунда войну за веру, но мне это кажется сомнительным. Юлиус говорит, что доход Синопского эмира составляет двести тысяч золотых дукатов в год, и четверть этого богатства дают медные рудники. Думаете, султан способен устоять? Едва ли.

― О чем это ты? ― раздраженно перебил его Тоби, который предпочел остаться в Трапезунде, вместо того чтобы отплыть на галере, но здесь у него почти не было работы, и потому лекарь находился в постоянном раздражении.

― Я говорю, ― пояснил Николас, ― что эмир Синопский сложит оружие, а оттуда до Трапезунда туркам плыть всего одиннадцать дней.

― Кто-то должен сообщить об этом Узум-Хасану, ― заявил Джон Легрант. ― Войска из Грузии не будет. И никакой защиты на его западных границах, если сдастся Синоп.

― Он уже все знает, ― ответил Николас. ― Но ты прав, насчет Грузии его нужно известить. Давайте пойдем во дворец, а потом отправим нашу галеру в Керасус. Джон, она ведь продержится еще три дня без захода в порт? Лучше пусть ею займутся на месте. Кроме того, нам нужно решить, кто отправится на борт, а кто, возможно, наоборот, сойдет в порту.

― А если вдруг нас спросят, где корабль? ― поинтересовался Тоби.