последующий отзыв Гримму, однако, проливал совсем иной свет на вещи: «Монсеньор де Фалькенштайн и я слушали католическую мессу епископа Могилева с участием иезуитов, экс-иезуитов и большого количества верующих и неверующих персон. Мы смеялись и шутили больше, чем слушали, — он в качестве гида, а я в качестве глупого зеваки»{758}. Они также заложили краеугольный камень в основание новой православной церкви, которую собирались строить из камня и где должен был сохраняться текст в память об их встрече. Со временем тут поднялся собор святого Иосифа, построенный Скоттом Адамом Менелозом по проекту Николая Львова. (Собор был разрушен в советское время, на этом месте теперь отель.)

Екатерина и Иосиф покинули Могилев тридцатого мая, отправившись вместе в шестиместном экипаже, чтобы провести ночь в Шклове, откуда они на следующий день выехали в Смоленск. Тут, в городе, который принадлежал русским с 1654 года, Екатерина ощутила себя в большей степени дома, чем в недавно приобретенных владениях:

«Тут совсем по-другому, чем в Богом забытых городах Белой России. Окружающие виды очаровательны, город живописен, собор великолепен. Монсеньор Фалькенштайн находит его более красивым, чем тот, что в Киеве. Начата постройка множества каменных строений… Я довольна этим местом»{759}.

Даже погода в Смоленске была лучше. Она также написала Павлу и Марии Федоровне: «Не переживайте, разговор с монсеньором Фалькенштайном не доставит вам никаких хлопот. Он очень интеллигентный человек, вы найдете его весьма знающим. Он доставит гораздо меньше неприятностей, чем король Швеции, поверьте мне»{760}. Для знати Смоленска был дан бал, во время которого Екатерина и Иосиф отсутствовали несколько часов: они осматривали город и его окрестности. В восемь часов утра четвертого июня они расстались. Иосиф в сопровождении Потемкина поехал нанести визит в Москву, а Екатерина отправилась в обратный путь в Царское Село, где император собирался присоединиться к ней во время празднования дня святого Иоанна Крестителя — 24 июня.

Путешествие из Смоленска было неприятно жарким и очень пыльным. Обратный путь Екатерины, на котором ее, похоже, мало что интересовало, проходил через деревню Пречистое, Великие Луки на реке Ловать, Порхов на реке Шелонь, Мшагу и Новгород. Она вернулась в Царское Село двенадцатого июня, очень довольная поездкой. Та укрепила ее веру в безмерную пользу, которую принесло присоединение к Российской империи простым подданным. Годом позже она с восторгом напишет Гримму:

«Должна пересказать вам любимую поговорку ливонцев, возникшую после того, как они перешли под власть России: теперь в провинции стало больше серебра (и изделий из него), чем раньше было меди. И в Белой России то же самое. Их земли лучше обрабатываются и поднялись в цене; тот, у кого раньше не было избы, строит ее; у кого она была — благоустраивает, и так далее»{761}.

В должное время «граф Фалькенштайн» прибыл в «Герб Фалькенштайна» для участия в праздновании дня святого Иоанна Крестителя, который был также годовщиной битвы при Чесме. В этот день он посетил освящение Чесменской церкви на полпути между Царским Селом и Петербургом и посвятил ее Святому Иоанну Крестителю (краеугольный камень был заложен Густавом III во время его визита в 1777 году). Таким образом, Екатерина была уверена, что двум иностранным монархам зримо напомнили о великой русской морской победе. Построенная Юрием Фельтеном, эта характерного облика, красная с белыми полосами церковь была возведена так, чтобы напоминать беседки и павильоны Босфора.

Иосиф покинул Царское Село и вернулся в Вену 10 июля, после того, как познакомился с великими князем и княгиней и пробыл несколько дней с Екатериной в Петергофе. Через две недели Екатерина описала некоторые свои впечатления от него Гримму. Они были чрезвычайно положительными:

«Если бы мне пришлось начать петь ему хвалы, я никогда бы не закончила; у него самая здравая, самая основательная, самая образованная голова из всех, кого я знаю: ей-богу! любому, кто захочет обогнать его, придется вставать очень рано. Мой знаменитый союзник посетил торжественную службу, проведенную во успокоение души Вольтера; я, веря, что его душа уже успокоилась, не последовала его примеру, потому что не люблю повторять то, что уже сделано, и потому, что не следует обижать живущих чрезмерной любовью к мертвым…

Монсеньор де Фалькенштайн сказал мне, что слышал о вас тысячу добрых вещей; я ответила ему, что прошу поверить мне: то, что он слышал о вас, правда. И еще, сеньор, музыка Паизиелло очень пришлась ему по вкусу; думаю, что из всех искусств музыку он любит больше всего, и к тому же в ней у него самые глубокие познания»{762}.

В конце лета и с началом осени императрица приняла еще двух визитеров. Оба послужили укреплению доброго впечатления, которое произвел на нее император Иосиф, и усилению ее решимости заключить союз между дворами Петербурга и Вены. Первым прибыл пятидесятилетний Карл Иосиф, принц де Линь, который имел репутацию одного из умнейших людей Европы. Император намеренно прислал его в Петербург своим представителем, зная, что это — именно тот тип человека, который и развлечет, и очарует императрицу. И действительно, 7 сентября она описала принца де Линя Гримму как «одного из самых приятных и легких в общении людей, каких когда-либо встречала»{763}. В том же письме она уведомила Гримма о благополучном прибытии картины Антона Рафаэля Менгса «Персей и Андромеда» и высказала свои мысли о том, как по-разному люди могут воспринимать живопись:

«[Андромеда] в течение двух недель находилась в моем Эрмитаже, выставленная на обозрение тех, кто знает, как смотреть, и тех, кому нужно четверть часа, чтобы разглядеть все, что стоит разглядывания. «Великие люди знают все, ничего не изучая», — говорит пословица. Ей-богу, тут равно много людей, которые смотрят и не видят, и таких, кто все видит мгновенно»{764}.

Она продолжила рассуждения заявлением,