город Псков, который, как она заявила, очень похож на Новгород. По пути она отобедала, как написала Павлу и Марии Федоровне,

«…с княгиней, соленой, как ветчина — буквально и без преувеличений соленой. Вот как эта свинцовая субстанция была обнаружена: когда я покидала эту особу, она пришла поцеловать мне руку, и я приложилась к ее щеке. Затем, когда шталмейстер вел меня вниз по лестнице и мы беседовали, у меня возникло странное ощущение, будто мои губы присыпаны солью. Смеясь, я сказала об этом. Он посмотрел на меня и увидел белый налет на моих губах. После того, как я села в карету, мадемуазель Энгельгардт несколько минут вытирала меня и с трудом сняла эти гадкие свинцовые белила с моих губ. Если муж княгини имеет привычку целовать ее, он должен постоянно испытывать жажду»{748}.

17 мая, в воскресенье, Екатерина была в Острове, получившем статус города в 1777 году и расположенном на реке Великая примерно в тридцати четырех милях к югу от Пскова. Императрица нашла город, расположенный на холмах и окруженный распаханными полями и деревнями, очень красивым. Она сообщила Павлу и Марии Федоровне, что после встречи с «соленой княгиней» ее дамы всегда держат наготове стакан воды, дабы убирать с ее лица все следы, которыми ее награждают люди. После посещения литургии в Острове императрица со свитой направились в Опочку, еще в сорока шести милях (или около того) к югу, где они провели ночь.

На следующий день путешественники прибыли в Долосцы в Белой России (теперь Беларусь). Екатерина сообщила об этом регионе Павлу и Марии Федоровне:

«Вокруг все живут в полной мешанине — православные, католики, униаты, евреи и так далее. Русские, поляки, финны, немцы, курляндцы — нет двух людей, одетых одинаково, которые говорили бы на одинаковом языке правильно или точно. Это смесь людей и языков, как в городе Вавилоне»{749}.

19 мая Екатерина прибыла в Полоцк на реке Двина. Она сообщила Павлу и Марии Федоровне, что тут много поляков — это едва ли удивительно, так как до раздела 1772 года этот город принадлежал Польше, — и продолжила, дав образец обычных антисемитских предубеждений:

«В настоящий момент я равно отстою от Петербурга и от Москвы. Весь день было жарко, и теперь гремит гром. По прибытии я увидела нечто, чего никогда не видела прежде — иезуиты, доминиканцы и так далее, а также евреи, выстроились на парад. Последние ужасно грязные. Другие представляют величественный маскарад. Прощайте, сейчас я измотана, и мои глаза устали от мерцания свечей. Я в полном порядке, как и вся моя свита; целую вас и ваших деток, люблю вас всем сердцем»{750}.

20 мая Екатерина осмотрела Полоцк, заехав при этом в иезуитскую семинарию и церковь, где присутствовала на процессе принятия обета. Она заметила по поводу встречи со своими подданными-иезуитами: «У них тут очень красивая церковь. Они сказали мне все возможные приятные слова на всех возможных языках, кроме тех, которые я понимаю»{751}.

Через три дня императрицу и ее свиту принимал Семен Зорич — который был теперь в роли расточительного (и задолжавшего всем) экс-фаворита — в своем поместье в Шклове на реке Днепр. Оставалось всего двадцать пять миль до Могилева, назначенного местом встречи с Иосифом II, который путешествовал под псевдонимом «граф Фалькенштайн».

На последнем этапе путешествия два правителя включились в гонку — каждый пытался первым попасть в Могилев. Екатерина объяснила Гримму: «Когда [монсеньор Фалькенштайн] узнал, что я сократила свое путешествие на четыре дня, дабы попасть туда раньше него, он начал передвигаться днем и ночью и обогнал меня на два дня»{752}. Екатерина прибыла в Могилев в воскресенье 24 мая, и они с Потемкиным организовали так, чтобы «граф Фалькенштайн» ждал в ее резиденции, пока она вернется с литургии. Несмотря на первоначально нервное состояние — ибо для нее было очень важно произвести хорошее впечатление на этого весьма могущественного монарха, — император сразу понравился Екатерине, и она написала Павлу и Марии Федоровне после первой встречи: «Он любит поговорить, он образован, он хочет, чтобы все чувствовали себя при нем легко. Никто не знает, как он выглядит, пока не увидит его: портреты совсем на него не похожи»{753}. Когда Екатерина нервничала, она потела; эту беду усиливала влажная погода в Могилеве. «О, как тут жарко, о, как я потею! Все сказали, что я прекрасно владела собой, никто не мог заподозрить, как я смущалась, — ноя очень рада, что графиня Чернышева держит возле моей спальни бочонок с водой. Первое, что я сделаю завтра утром, — залезу в него»{754}.

Одна из привычек императора немедленно получила одобрение императрицы. Он, оказывается, был еще более умеренным и организованным в жизни, чем она: «Он ест один раз в сутки, рано отправляется спать и рано встает, ест все, что ему дают, и пьет только воду»{755}. Он, видимо, был крайне говорлив, так как Екатерина постоянно замечает: «Он любит поговорить и очень много знает»{756}. По крайней мере, он не был «гороховым супом»! У него была одна особенность, которую Екатерина намеревалась учесть через несколько недель, во время его визита в Царское Село. Император Иосиф имел особое пристрастие к гостиницам и тавернам, поэтому Екатерина распорядилась переделать один из банных павильонов Царского Села в гостиницу, завершив преобразование вывеской, а ее садовод Джон Буш был переодет хозяином постоялого двора. В качестве последнего штриха это эрзац-заведение было названо «Герб Фалькенштайна». Польстило ли это Иосифу, развеселился ли он или был обманут, нигде не отмечено. А тем временем в Могилеве между беседами («Он говорит уверенно, и что знает — знает очень хорошо; он любит разговаривать, и с ним нетрудно с первой же встречи, которая заставила меня попотеть»{757}) два монарха посетили церковь. Иосиф дважды присутствовал на православной литургии, а Екатерина сопровождала его на католическую мессу, о которой сказала Павлу и Марии Федоровне, что там меньше «декорума», чем при православной службе. Ее