Объявил знаток секрет. Место, где над поверхностью земли задерживается по утрам туман, а если положить на грунт вверх дном сковороду, то изнутри она отпотеет – значит, на глубине этого пятачка есть водоносная жила. Мужики от удивления рты поразевали: как же не знали о таком пустяке. Ан на деле-то не пустяк. Вырыли колодец.

– А что же поселились здесь предки ваши, если даже и воды попервости не было. Где её брали?

– С Ангары возили, а бывало и носили… Капусту садили там, на бугре, – махнула рукой в сторону реки. – Поближе к берегу. – А чё поселились тут, сама не знаю. Слышала. Может, это притча, может, правда было да стало притчей.

Кто-то из потомошных жителей заимки искал место для поселения. Ходил-ходил да устал. Приостановился, знать, на бугорке отдохнуть. Подстелил под бок зипунишко. Уснул. Крепко уснул с устатку. Пробудился под утро. Зябко стало. Огляделся вокругом. Окрест – сумеречно и туманно. А тут, где отдыхал, светло, весело. А как чуть показалось из-за дальней лесистой кромки солнышко, совсем празднично стало. Вот оно где, долгожданное местечко! Лучше не надо. И зародилась заимка…

Хозяйка попивает чай, а сама вроде бы чего-то сторожит. Гости-то, хоть и старые знакомые, да кто их знает, какие сейчас… На глазах меняются люди. Был человек вроде бы как человек, умный, порядочный, слушались его и верили, а через какое-то время обнаружилось – с глубокой червоточиной, барин барином, надёжный кандидат в каталажку…

3. Поскотина

Солнце к закату. Показываю своему спутнику на часы – не пора ли собираться в обратную дорогу. Пора-то пора, а я не уяснил ещё главное – как осталась живой заимка. Не узнаю да уеду – останется в душе недомолвка. Что и когда заполнит пустое место? Оно вроде бы уж и не совсем пустое. Сказала же хозяйка, тут её родная земля, дом родной, где выросли дети. Всем существом своим она связана с обжитым, ухоженным местом. А мне казалось, осталась ещё какая-то тайна. Жду, может, скажет о ней сама хозяйка. Нет, не говорит. Видно, вымолвила всё, что накопилось. Настал час – навеялись другие думы.

Вышли из-за стола. Сердечно поблагодарили хозяйку. На душе радостно – от соприкосновения с истинным радушием и гостеприимством.

За воротами приостановились проститься. К сердцу подкралась грустинка: удастся ли когда ещё встретиться? Окидываю пристрастным взором заимку – стала ближе и роднее! – и вдруг ловлю себя на мысли: как содержат скотину? Кругом пашня, посевы. За потравы, знаю, не жалуют.

Какими ж бываем мы недогадливыми. Или вернее, забывшими уклад деревенской жизни! При въезде на заимку отворяли и закрывали ворота, а мне было невдомёк спросить себя, для чего же они тут. Теперь вижу не только ворота – от них по широкому кругу тянется изгородь. Хозяйка заметила недоуменный взгляд и, махнув рукою в сторону столбиков с проволочной вязью, шутливо сказала:

– Наша защитная полоса… поскотина. Ране-то имя огораживалась всякая деревушка. Ныне забыли. С ей спокойно. Скотину, как пригонят с пастбища, стеречь не надо. А телята могут кормиться круглые сутки.

– И травы хватает?

– Поскотина больша… гектара два, а то и поболе захватила. Некоторые хозяева с центральной усадьбы просют пригнать молодняк. Да много-то нельзя. Своей бы живности хватило корму. Как вся-то заимка возродится, то, пожалуй, и хватит.

– Скот держите – себя кормите. А другим-то остаётся?

– Как же не остаётся?! В кооперацию мясо сдаём, а другой раз и на базар вывозим, ежели с транспортом подгадает. И сама, и дети. Вот только што зять Александра сдал бычка, деньги копит на «жигули»… Продовольственная программа – забота каждого.

Поскотину-то, поди, охота посмотреть. Поглядите. Боле, наверно, нигде не увидите. Ни наяву, ни в музее.

Столбы выстроились в прямой ряд на пять-шесть метров друг от друга. Прожилины в пять навесов – проволока. Рубить лес на жерди было жалко – остановила хозяйская расчётливость.

– Мужики, когда ещё жив был мой хозяин, – пояснила тётка Татьяна, – собрались да изладили. Баб да ребятишек от лишней беготни за скотом избавили. Выкроили время на другое дело. В деревне дел-то всяких полно. То покос, то картошка… Да и отдохнуть надо, у телевизора посидеть.

Вспомнила один случай и рассмеялась.

Приехал сын Валерий из Иркутска. На своей «Ниве». Приехал помочь прополоть картофель. Мать приготовила грабли, тяпки. Борону, говорит сын, надо. Зачем? Для чего её сделали – поле боронить. Так лошади-то нету же у нас! Найдём. Через полчаса вышла мать на улицу, а Валерий по полю-то на «Ниве» разъезжает. Прицепил борону на крюк и ездит туда-сюда. Мать было напустилась: кончает картошку, варвар, кончает! Посмотрела: проборонил! Голь на выдумки хитра.

А ребятишки, внуки-то – все на лето слетаются. Хлопот, озорства – все закутки и крыши пообшарят. Стащили с чердака старинную утварь – самопрялку, безмен, самокованную двухпудовую гирю. Дивятся: что за предметы? Бабушка теперь перед ними вроде экскурсовода. Уносит ребятишек её рассказ в старину седую. О находках прослышали краеведы Каменской средней школы и пополнили ими свой музей. Не зря детвора шастала по чердакам.

…Мы идём вдоль поскотины рядом с хозяйкой, старейшей жительницей заимки. Следом – тянутся её старшие внуки – Светка, Иринка, Надюша, Санька, Женька. Младшие ходить ещё не научились.

Солнце вот-вот окунётся за горизонт. А мне видится восход. Огненное светило, едва выкравшись из-за горизонта, озарило крыши домов, заиграло искристо на росной траве. Заимка встретила новый день. Он будет рождаться и завтра, и послезавтра.

На фронт

I

Я ожидал паром, надо было переплыть с правого на левый берег Ангары. Раньше, в довоенную пору, здесь, в старинном селе Каменка, тоже держали переправу – плавал неказистый катер, на пять-шесть конных подвод, да среди них, прямо по выходу, втискивали полуторку.

С первых дней войны паром стал ходить круглые сутки. Переплавлялись и следовали на железнодорожную станцию, потом далее на фронт – новобранцы, техника, транспорт. Всё стало беспрекословно служить фронту. Служил и паром. Он всякий раз оповещал об этом после очередного рейса победным гудком. «Всё – для фронта! Всё – для победы!» И мысли уносились туда, где пылала грозным пламенем война.

Ныне ходит судно с могучим дизельным двигателем. Так понадобилось. Теперь это была не прежняя с пологими берегами синеструйная река. Зажатая в крутоскалистые ладони, она мрачно темнела глубинною водою. Вода поглотила плоскоспинные острова Уткин и Берёзовый, а оставшийся, до затопления поросший густым сосняком, десятикилометровый «корабль» Конный ещё виднелся пустынно голый.

Уйму забот доставила жителям приангарских