Дядя Роман, глядя на присмиревших у костра ребят, радый осенившему его откровению, сказал:

– Не страшитесь, дети!.. Случилось затмение солнца… Не вините, что не молвил сразу.

Что поделаешь, впопыхах забыл старичок, что ещё подростком, приходя с дружками в церковную обитель, слышал от евсеевского дьячка-грамотея, что бывает такое чудное природное явление – затмение солнца, когда его, наводя тень на землю, закрывает луна…

И вот солнце стряхнуло остатки сизой тени и вспыхнуло неоглядно разгоревшимся костром по всему небу. Отовсюду понеслись весёлые голоса. Гудят серебряной звенью берёзкины сёстры-серёжки. Весело кукует безгнездица-кукушка. И, хмелея от тепла и света, пошёл по-молодому резвиться было уснувший в сумерках лес. Санька с Дашуткой отбегают на берег Ангары и, ликуя от радости, плещут водою друг на друга. А дядя Роман, глядя на них, улыбается – старику любо вспомнить, что когда-то и сам был молодым и тоже любил порезвиться…

Эхо родной печали

С утра хмурый, с позывом на ненастье, к полдню день разгорелся – хмарь рассеялась, и небо открыло взору бездонную голубизну. Смотри час, второй – устанут глаза, а отяжелевший голубой поток льётся на тебя, не иссякая. Тишина. Сморённые солнцем, молчат берёзкины серёжки. Добравшись до водопоя, присмирело стадо. Только в густой траве звенит стрёкот кузнечиков.

Сегодня у пастухов праздник – день рождения дяди Романа. Саня, поздравив, вручил ему скромный, да очень нужный подарок – носовой платочек. Но Роман Иваныч ещё вчера забежал в винополку и купил четушку пшеничной водки. Утром хозяйка Христина Прокопьевна, жена кузнеца Никодима Мухлаева, собрала праздничный обед (ненароком проговорился дядя Роман), кроме обычных пастухам молока и яиц с куском сала, положила блинов и сметаны.

За столом – накрытой едой скатертью – дядя Роман выпил стопарик водки и, пожевав понемногу того-другого, принялся (что случалось с ним весьма редко) рассказывать байку – про цыгана-конокрада Конопельку.

– Што с им было до базара, Санёк, не знаю, только догадываюсь, што конягу увёл от небогатого мужика и, как потом понял, с какой-то хворью. Известно, ворованному коню, как и дарёному, в зубы не смотрят. Чё делать? Одно – сбывать! Выкупал в речке конягу, вдоволь накормил овсецом, повёл на людный городской базар. Шум. Гам. Кипит торговый котёл… Конопелька с конягой в сторонке возле широко распахнутых входных ворот. Держится по-хозяйски – на торжище не новичок. Улыбается, приветствуя прохожих – дескать, подходите, друзья, поглядите конягу: не сопата, не горбата, животом не надорвата… Продаётся, может и поменять, если замена лучше… Подходит мужичок в сером поношенном армячке и, не говоря ни слова, берёт конягу за повод.

– Ша! Спроси, што стоит, – говорит Конопелька.

– Лошадь моя… Ты украл её, варвар!

– Видел, што ль?..

– Видел!..

– А што ж, родной, не сказал?

– Думал, што чужую уводишь.

– Ну, родной, так и думай – печалиться не будешь…

Отошёл мужичок от Конопельки с думой о том, что вести спор с конокрадом всё равно, что бросать камни в глубокий омут…

Санька слушал байку внимательно, но ни одна смешинка не пробежала по его задумчивому лицу. Дядя Роман и на байку-то соблазнился ради того, чтобы развеселить Саньку – ещё позавчера заметил его скованность, но вопросами досаждать не стал. Не развеселил и цыган-конокрад Конопелька.

Как-то вдруг нахлынула жгучая тоска по дому. Надо бы прибавиться радости – скоро в родной край, вот придёт на смену брат Лёха, и отправится к отцу с матерью… Будет веселья-радости от встречи с дружками – наверно, ждут, чтобы услышать о том, каково быть пастушком. Нет, тоска-печаль ходит-кружит, не отставая. Даже ночью, ей бы тоже спать, не даёт покоя. Минувшей ночью видит сон, будто мать, выйдя ранним утром на берег Ангары и глядя на бейтоновскую церковь, молится: просит Богородицу уберечь её сына от всякой лихонапасти. Мать кроткая, чуткая, ранимая, конечно, беспокоится – где спит-ночует сынишка, что ест-пьёт? Где и как укрывается от дождя?.. Вот откуда пришла печаль-то – от тоскующей материнской души! Издалека, а дотянулась. Пришла по вековой тропе, по которой держал путь Санька в Калачное. И нет силы отмахнуться. А надо ли, если она родная? А тоска, хоть пусть и родная, невидимой силушкой сжимает сердце, и кажется Саньке, что всё вокруг тоже охвачено вселенской печалью. В пути со стадом ещё спокойней – отвлекают то птичьи голоса, то вдруг показавший голубую головку звонкий колокольчик, то древний, в ширь саженью, лиственничный пень. Встанет пастушок возле такого богатыря и представит, что когда-то здесь, подпирая голубую высь, росло могучее дерево. Но осталось от него то, что давало ему долгую жизнь – смолистые корни; и дядя Роман говорит, что если их не потревожат, то могут лежать в земле вечно. Всё, что хранит земля, долговечно…

Когда приходит на стойбище, душевная смута оживает. Взглянет пастушок на Ангару, и предстаёт перед его тоскующим взором брат Лёха – хотя срок ещё и не вышел, осталось всего каких-то два дня, но мог бы явиться и пораньше, чтобы порадовать Саньку. Эх, братишка, братишка, видно, увлёкся ты интересным занятием, если не спешишь заменить охваченного липкой печалью брата. Санька не догадался, а ты-то постарше, можешь сообразить, что от Подкаменского до Калачного можно легко и быстро по Ангаре – нету лодки, так сколоти плот… Вот было бы диво! Да хоть весточку какую послал бы… Да откуда ему знать-то, что зловредная жалость-печаль скрутила Саньку верёвками – вести об этом никакой не подавал… А пастушку даже ловля ангарских ельцов стала скучной, и Дашутка вспоминается реже. Одно постоянно близкое желание – поскорее бы встретиться с братом.

И забавно случилось – будто встреча уже была много раз: появлялся Лёха и на лодке, и на плоту. Однажды даже на пассажирском пароходе «Сибиряк» причалил. Вниз по течению пароходы плывут ходко, а тут, видит, «Сибиряк» ход сбавил, с палубы слышна весёлая музыка, и гудок весёлый донёсся. Пароход пристаёт к стойбищу. Пастухов приветствует улыбчивый капитан: «Принимайте помощника!» – и по трапу спускается на желанный берег Лёха… Воображение (на то оно и создано) рисует картины всякие, а вот того, чтобы заметить Лёху, идущего по вековой тропе, не видел. Не решился, видно, идти пешком. Появится – скажет…

Солнце заметно склонилось за полдень. Жарко. Дядя Роман прилёг в балагане вздремнуть. Санька настороже – сегодня должен прийти Лёха – так положил жребий накануне сбора в поход. Может, застанет со стадом на стойбище. Хорошо бы – вместе побудут до вечера на пастбище, рядышком переночуют, а утром Санька проводит Лёху за стадом на Красную гору