class="p1">…Мне той минутой представилась картина поры, отдалённой тридцатилетием. Осенью 1955 года мы с корреспондентом «Восточно-Сибирской правды» Владимиром Козловским приехали сюда, в колхоз «Совет Сталина», готовить страницу с уборочного фронта. Здешние колхозники одними из первых в области выполнили свою главную заповедь – рассчитались с государством по хлебозготовкам. Событие! Праздник! Люди в добром настрое. Встретили нас приветливо, охотно рассказывали о делах, об урожае.

В полях, на току пробыли до самой ночи. И так получилось, что последний привал наш выпал на затерявшейся среди полей заимке. Ночевать собрались в доме бригадира тракторной бригады Александра Фёдоровича Исакова. Хозяйка, мать шести детей, Татьяна Васильевна, радушно приняв гостей, взялась готовить ужин.

Умылись на улице холодной колодезной водой и сели за стол. Разговаривали о деревенском житье-бытье, о хлебе, хозяйских делах-заботах. Томила усталость, и, поужинав, поспешили на отдых – спать в сенях, подышать свежестью ночной прохлады.

Утром поднялись раненько, вслед за хозяйкой, нас, как и её, поторапливала работа. Во дворе, почуяв чужих людей, встревожились гуси и индеи – горласто загоготали, заквохтали. Ну, прямо беда! Хозяйка заругалась на беспокойное хозяйство и скрылась за забором с подойником на полусогнутой левой руке.

Мы вышли в сопровождении хозяина за ворота поглядеть на селение. Дома, не свыше десятка, в одну улочку и то больше в ряд с одной северной стороны. Стало быть, окнами к солнцу. Так больше веселья в доме, больше радости и уюта. Поинтересовались: давно ли поселились здесь люди?

– Прадеды место облюбовали.

А оно, как показалось нам на первый взгляд, и особо-то ничем не примечательно. Не у реки. Ангара далековато, надо спуститься с бугра, шагать километра три. Правда, лес поблизости и само место возвышенное, весёлое. Далеко вокруг открывается окрестность – и пади, и поля. Даже город Свирск виден, чудится и стоит-то совсем рядом. Но это только для взора – расстояние скрадывает высокий бугор, он же закрывает и речную долину, пройти с километр вниз по бугру, и покажется синяя равнина Ангары.

Такие вот впечатления навеяла тогда заимка. В ту пору и в голову не приходило, что позднее навернётся мысль об её исчезновении.

* * *

Давнюю нашу встречу хозяйка припомнила не сразу. Минуло-то ни много ни мало тридцать лет. Люди всякие в доме побывали, всех разве в памяти оставишь. Выручило упоминание о причастности к газете – журналисты наведывались сюда не часто.

– Пошто же я забыла-то, – виновато всплеснула руками хозяйка. – Память вянет. Верно ведь, двое мужчин из Иркутска ночевали тут, спали в сенях. Один высокий, стройный. Едва головой потолка не касался.

Уточняю:

– Это был журналист и писатель Владимир Козловский. Ныне его нет в живых.

– Царство ему небесное, – вздохнула хозяйка и, помолчав, вернулась к прерванной мысли. – А потом в газете о колхозе читали. На целой странице говорилось. Откуда чё и набралось. Газетка-то долго хранилась, да рази от ребятишек убережёшь. Добрались и расклочили.

В доме тишина. Слышно только, как в старой печи потрескивают сухие лиственничные дрова да с улицы доносится приглушённый птичий гомон. Подумалось, что, как и раньше, подворье не пустует – водится всякая живность. Не посчитал это дивом. Деревенская жизнь тем и радостнее, когда выйдешь во двор и видишь горделиво поднявшего голову петуха с пурпурным серповидным гребнем. Ходит петька, ребрится, жёсткими шпорами бухает о землю. Тут он хозяин! Попробуй-ка ущеми его в чём-нибудь – прошибёт клювом кожаное голенище. Петька не струсит схватиться и с царственно оперённым грозным индеем. Но щадит, будто понимает соседа по подворью как заботливого отца большого индюшиного семейства. Вывела индейка детёнышей, а сама погибла, защищая их от хищного коршуна. Взялся индей опекать осиротевших птенцов… Живёт подворье своей таинственной не таинственной, но интересной и содержательной жизнью.

Хозяйка суетится на кухонке, в закутке за печкой, а всё слышит и представляет, что творится на её подворье. Пеструха, ещё не старая корова, да её такой же масти дочь подошли к крыльцу, ждут, когда вынесут пойло. В загородке под навесом лежат бок о бок в соломе поросята. Внук Сашка приехал из Тайшета и удивил бабку природной крестьянской сметкой. В первый же день, как появился, заглянул в загородку и с видом знатока приметил: «Это у тебя, баба, всё больше кабанчики… Кабанчики!» – «Ага». – «На базаре их лучше берут люди». – Чувствовала, подговаривается внучек к подарку.

«Хошь, Саша, я тебе дам кабанчика». – «Хочу… Только как увезти его… Далеко везти! А надо было бы… Папка купил поросёнка, да пожил тот недолго – пропал». – «Где покупал-то?» – «А цыган продавал…»

Расхохоталась бабка, аж до слезы проняло. Когда это было слыхано-видано, чтоб цыгане поросятами торговали?! Что ты поделаешь: новые времена – новые песни.

…Хозяйка заставила стол деревенскими съестными припасами: жаркое из птичьего мяса, солёные огурцы, капуста, варёные яйца. Принесла самовар. Всё так, как и в ту давнюю пору. Было по-другому одно – тишина. Настороженная и тревожная.

– Обезлюдел дом, – заговорила хозяйка, когда сели за стол. – Ране, бывало, места не хватало, как все разом сядут обедать. Бабушка, муж. Шестеро ребят… Знай подавай. Пеки да вари. Некогда было залеживаться. А счас заленилась.

Хозяйка кротко улыбнулась, поправила повязанный узлом на затылке ситцевый цветастый платок.

– Одной чё надо – сварю супу утром и на весь день. Маловытна стала. Да ешьте, шибко-то меня не слушайте… Сама-то и посля поем, – замолчала и посмотрела на нас. Глаза помутнели грустинкой.

– Где же теперь, люди ваши родные?

– А кто где… – глубоко вздохнула. – Бабушка, Ефросинья Григорьевна, стал быть, свекровь, и муж померли. Бабушка-то по старости, Богом велено. Мужу Александру Фёдоровичу надо было ишшо пожить. Болесь скрутила – от фронту осталась. Долго не поддавался, работал тракторным бригадиром, богатую кукурузу выращивал и хлеб хороший, знал толк в земле. Любил её и всё говорил: земля в наших местах отменна от других, в любой год в беде не оставит. Ежели, конешно, поработать как надо – по-хозяйски. Посля-то, как опустела заимка, одно время куды всё это девалось. Не стало ни доброй кукурузы, ни хлеба… Потом опять чуточку оклемались.

Про детей чё сказать? Оне нонче такие, по своим дорогам разошлися. Трое сыновей в Иркутске, четвёртый – в Тайшете. Этот, Владимир-то, дома был трактористом, в совхозе работал на К-700. Да леший его знат, чё сорвался. Отец-то перед кончиной наказывал ему дома оставаться. БАМ этот заманил! А чё БАМ? И там робить надо. Щей готовых не подадут. Теперя поговаривает вернуться. Скучает по своей земле-то. Да вроде неудобно. А чё неудобного – на родину-то. Никто не попрекнёт, не осудит. И управляющий этак думает: