Лёха тоже, желая по наитию застать пастухов на стойбище, торопился. Шёл, не сомневаясь, что дорога может увести в сторону. По этой дороге шёл Санька, не заблудился – и сейчас Лёха, будто видя его след, шагает смело, хотя и несёт тяжкий душевный груз.

Вдали на прибрежном склоне в дрожащем мареве показалась серая точка. Пригляделся Санька: силуэт человека! Лёха?! Идёт!.. Это он! – Опалило несказанной радостью душу. Пошёл пастушок навстречу. Хочется быстрее, а ноги, будто чародей накинул путы, немеют. Прочь, проклятая немочь! Санькины ноги не хилые – прошагали тысячу вёрст, в утренней здоровой росе, как железо в огне, закалились. И кинулся бегом…

Встретились, крепко обнялись. Ликует скинувшая печаль чуткая Санькина душа, но почему хмур, словно осенний ненастный день, Лёха? Утомился по жаре в долгом пути?.. Нет, омрачает что-то другое. И хочет, видит Санька, брат что-то сказать, но только смиренно посмотрит и, словно в чём-то виноват, опускает глаза.

– Што, Лёш, мрачен? – наконец спросил Санька. – Устал?

– Устал, Саня, – тихо ответил Лёха, и по его дрогнувшей щеке, светясь, покатилась крупная слеза. – Как вы тут с дядей Романом?

– Да ладно… всё в порядке… А дома как?.. Што-то в последнее время больно заскучал по отцу с матерью и по всем вам. Сам не свой ходил от печали.

– Беду, видно, чуял… – и Лёха, сдерживая слёзы, рассказал, что в деревне случилось взбудоражившее и малого и старого громкое событие – арестовали пятерых работников сельпо по подозрению в зловредном заговоре… Попал в группу «заговорщиков» и их отец, мастер из местной пекарни. Арестовали (стало скоро слышно – сам хвастанул в пьяной компании) по доносу сельповского же рабочего, кривоглазого Проньки Сопилкина. И пошли, не утихая, по переулкам-задворкам разговоры, что в сельпо притаились «трохтисты» – враги народа, замышлявшие неслыханные злодеяния…

Страшная весть, будто отрава, ошеломила.

Какой же враг народа отец? Всю жизнь горбатится ради детей, ради семьи! Люди хвалят за то, что печёт вкусный хлебушко…

Роман Иванович, глядя на сникших племянников, задумался. Погасла забава-трубка. Затухает костёр. Что сказать ребятишкам? Какое слово смоет их горе? Есть ли оно?.. И что-то прошептав вялыми губами, перекрестился.

– Ты, дядь, слышал, что-то сказал? – спросил Лёха.

– Попросил вам спасения – как ни трудно, жить и радоваться тому, што живёшь. Верьте – на свете есть правда и добрые люди…

* * *

Утро настало светлое, весёлое. Серебристо сверкает каплями росы озарённая солнцем луговина. Стадо уже поднялось на Красную гору. Дядя Роман и Лёха машут руками: «Счастливого пути, Саня!»

Проводить пастушка вышли баба Мавра, дядя Ондрон, Остап – Тарас Бульба… Дашутка шла рядышком до окраины села и потом ещё долго смотрела вслед, до тех пор, пока Санька не скрылся из виду.

…Идёт подпасок, отмеряя широкие шаги. Дорога знакома, да и домой – стала будто короче. Домой и коня погонять не надо – сам торопится… И уж маячат перед Санькой вышедшие встречать на берег мать Александра Дмитриевна, сёстры Танюшка и Маша, братишки Николка и Толян. Будь дома, вышел бы и отец… А тропа, словно смотанная в огромный круг лента, расстилается, увлекая вперёд.

22 октября 2011 г. – 28 января 2012 г. Иркутск

Среди полей

Заимка, обнесённая поскотиной, и колодец с водой родниковой чистоты – только ли дань это прошлому? Нет, оно и сегодняшнее, настоящее.

Несколько лет подряд мы отчаянно шумели об исчезновении «неперспективных» сёл и деревень. Было о чеём беспокоиться: с лица земли выжигали её родимые пятна. И среди печальных откровений того времени совсем редко, да и то между строк, говорилось, что же надо сделать, чтобы «родимые пятна» сохранить. Охали, ахали, жалели. И только после, когда обнажилось явное зло, послышался голос разума. Потеряно не всё. Надо сохранить и возродить то, что ещё осталось. Ради ныне живущих, ради памяти и нравственного здоровья новых поколений.

Вот и этот очерк зародился под впечатлением от поездки в места, где прошли мои детские и юношеские годы. С тех пор, как говорят, немало воды утекло. Многое изменилось и в родном краю. Но писать потянуло не о новостройках. О старой заимке. О заимке, помнящей себя и всё, что было связано с нею.

1. Заимка

День был обычный, какие нередко выпадают в Приангарье в конце октября: солнечный, ласковый. Кое-где в тени лежал не поддавшийся оттепели робкий снежок – первый признак предзимья; небо же высилось, как летом, и земля дышала его последними запахами.

И вот запечатлелся же в памяти этот обычный день.

Утром мой старый знакомый, шофер-любитель Илья Проскурин сказал с намёком на мою виноватость, мол, долго не бывал в родных краях и теперь, чтобы почувствовать их, надо увидеть своими глазами.

– Изменились?

– Есть перемены. Дорога новая пролегла – от Каменки через Буреть, Олонки до самого Иркутска.

– Ну и что? В Подмосковье, в Грузии видывал не такие. В асфальте, с зеркальным блеском.

– То где-то, а я толкую о наших местах, где предки сотни лет в ненастье месили ичигами глину. Что предки – и сами-то помним те времена.

«Москвич» легко выскользнул на Каменскую гору. Отсюда широко открывается по течению речная долина. На левом берегу Ангары видится Макарьевский порт и по соседству с ним – посёлок.

Километры летят незаметно. Торопливо всматриваюсь в окрестные места. Изменились! Там, где раньше стояли на взгорьях лесные массивы, теперь – пашня.

На межах в ворохах соломы топчется, выискивая посъедобнее остатки жнивья, деревенский скот. Далековато уходит в поисках корма: поблизости от села не найти, пастбища и летом-то скудные, сейчас опустели совсем, а ставить животных на зимний постой рано. И выпускают хозяева скот до снегопадов на «божью волю».

Стоп! От тракта – отвилок вправо, тоже со свежим грунтовым покрытием. Куда? Уловив мой вопросительный взгляд, шофёр молвил:

– Это на Калашникову – центральную усадьбу отделения совхоза «Каменский».

Калашникова… Название знакомое. Чуть поодаль, вспомнил, на взлобке, кажется, была заимка Махонькина, домов восемь – десять. Сохранилась ли? Спрашиваю попутчика.

– Стоит, – отвечает.

– Обезлюдевшая? Или кто остался?

– Старожилов, верно, не много. А так всё, как было…

– А другие, окрестные сёла как? Не исчезли?

– Другие? Какие?

– Может, слышали… Девяшиха, Коробов, Семёновская. Ещё Грицкая.

– Э, брат, этих селений давно нету. Одни названия помнятся.

– Нету… А сёла-то были многолюдные, богатые…

– Да «неперспективные»…

– А Махонькина заимка, оказалась той, перспективной, что ли? Какая же сила её сохранила?

Попутчик покачал головой, мол, ответить не готов, не знает, что ответить, потому что до сей поры особо не задумывался, живёт заимка, ну и слава богу, пусть живёт.