из них не приходят письма? Только «чёрные бумаги». Почему? Потому что их всех уничтожили, всех, братьев ваших. Джумри потерял покой, просит у небес справедливости. Вы думаете, он сошёл с ума, ваш любимый братец. А как он может не сойти с ума?! Все шепчутся, боятся сказать правду, что НКВД их уничтожил! Почему Алы стал «гачагом»[874]. Помните Искендера, который гарцевал на белом коне, мы называли его символом храбрости. Где он сейчас? Почему тоже стал гачагом? На ваших глазах Джебраила, которого вы называли Азраилом, впихнули в чёрную машину и увезли. Кто это сделал? Кто довёл мою ангельскую сестру до этого состояния? Из-за кого у Тапдыка не высыхают слёзы? Вы работаете день и ночь, так почему же вы всегда голодные? Где ваш заработок?..

Помните притчу о рогах Искендера, вы должны были проходить её в школе?

О чём говорит эта притча, о том, что всё сокрытое когда-нибудь станет явным. Что до Искендера, то он чудовище, див, а в наше время такое же чудовище, такой же див, Сталин, который пьёт нашу кровь, и никак не может насытиться.

…Играй Джумри! Играй! Ты играй, а я буду рассказывать. Надо же, чтобы эти глупцы рано или поздно проснулись».

Все молчали, напуганные, ошарашенные этой речью, не знали, что сказать, и тогда неожиданно для всех наш мягкий, нежный богатырь Джумри закричал таким истошным, таким страшным голосом, что все вздрогнули:

«Почему вы не отвечаете? Почему не отвечаете?».

Почти пять минут он повторял одно и то же, потом закричал:

«Играйте! Почему вы не играете? Меси всем вам подарил по свирели.

Играйте! Играйте мелодию правды!

У Сталина есть рога! У Сталина есть рога! Играйте».

Глаза его дрожали, лицо искривилось, он вдруг обмяк, стал тихим, взял свирель, стал играть скорбную мелодию «Руфани», и, продолжая играть, постепенно удалился от нас.

Дядя Мехбалы только сокрушённо повторял:

– Да разрушится твой очаг туберкулёзный бек.

Да превратится в руины твой дом.

Разве ты не понимаешь, к чему приведут твои слова, не понимаешь, что они разрушат наш очаг, превратят в руины наши дома.

Немедленно заткните ему глотку.

Но Таптыка невозможно было остановить, он не мог остановиться:

– У Сталина есть рога! У Сталина есть рога!

…Можно представить себе как похолодели от ужаса те, кто собирался издавать книгу на русском языке. Сталин давно было разоблачён, но мало кто мог допустить, что разоблачение Сталина равно разоблачению Страны.

Выход нашли, всё-таки не тридцать седьмой год. И на том спасибо…

…пауза, которую беру после монолога Меси

После монолога Меси следует остановиться. Взять паузу. Подумать.

Как расценить этот монолог?

Как воспалённое воображение чахоточного?

Мало ли что ему может померещиться?

Да и художественный текст есть художественный текст, исторические параллели проводить не следует.

Но только ли воспалённое воображение?

Только ли законы художественного текста, позволяющие любые деформации и преувеличения?

Мне запомнились рассуждения М. Мамардашвили[875] о философии Канта[876]. М. Мамардашвили считает, что мы должны брать слова, термины, выражения Канта только как они звучат в аккорде. Иначе говоря, рассуждаешь об одном, но должен помнить, что есть другой звук (другая тема), и есть третий звук (третья тема), и оторванные друг от друга, они создают упрощённый взгляд на предмет.

Конечно, то, что возможно в музыке, невозможно в слове, будь то слово художественное, или слово теоретическое. Но следует хотя бы иметь это в виду, пытаться услышать это созвучие.

Позволю себе развить дальше мысль М. Мамардашвили.

На мой интеллектуальный взгляд и на мой художественный вкус (если брать их совместно), вершина не только музыки, но и всей мировой культуры «Хорошо темперированный клавир» Иоганна Себастьяна Баха[877], 48 прелюдий и фуг по всем тонам и полутонам. Особенно остро почувствовал это, когда Интернет позволил слушать исполнение и следить на мониторе компьютера за нотами. Особый восторг испытываю, когда слышу и вижу, как различные темы сочетаются в контрапункте, как это звучит и как это записано.

Не собираюсь кому-либо навязывать свою точку зрения, не говоря уже о том, что Иогнанн Себастьян Бах не нуждается не только в моём мнении, но и в мнении более искушённых знатоков мировой культуры.

Важнее другое. Великая музыка опровергает любую линейность, и это относится не только к самой музыке, ко всем другим сферам человеческой деятельности.

Отдаю себе отчёт, как несоразмерны Бах и Кант, и горячечный бред чахоточного Меси (намеренно, чуть утрирую).

Отдаю себя отчёт и в том, что вряд ли смогу поместить горячечный бред чахоточного в сложное созвучие, в котором зазвучат одновременно множество тем.

Это меня не пугает. Главное объяснить мои намерения, а читатель с развитым воображением, сможет найти свои гармонии и свои созвучия.

В этом аккорде, или в этом созвучии, обязательно должна быть тема Сурьмлённой, ханской дочери. Эта красота как отсвет божественного, и невысказанная нота, как выражение этой божественности. На мой взгляд и на мой вкус (вместе), прекрасная Сёйли, один из лучших женских образов нашей литературы.

Возможно, имеет значение и то, что она ханская дочь. Не допытываясь до смыслов, просто внутри «звука свирели».

Сёйли можно поместить и в основание созвучия, и, одновременно, как самую верхнюю ноту созвучия. Возможны варианты. Во всех случаях она должна занимать особое положение и распространять смысловые и эмоциональные волны на других персонажей.

Я бы сказал, кроме всего прочего, распространять волны на бессмысленную мужскую суету, которая не может обойтись без крови.

Далее сам Меси, Муса, Моисей, Мессия, может быть даже Иисус, прошлое и будущее (вместе) Меси, его свирель-шумшед, его другое «я», большой и красивый Джумри, своеобразный ангел небес, землянка Меси, в которой он живёт, крыша Меси, на которую он взбирается, чтобы играть, верх и низ одновременно, хлев и небеса.

Меси, более чем любой другой персонаж, превращается в моём воображении в самого писателя. Они в какой-то момент тождественны, как сливаются две музыкальные темы, а потом расходятся так, что становятся антиподами, взаимоисключают друг друга.

Меси признаётся, на нём печать АДР, и можно долго рассуждать, что означает эта печать для него, для всех нас, все мы (большинство? часть?) выросли из «шинели АДР»[878], и постоянно предаём это историческое наследие, предавая тем самым самих себя.

Меси не предал, поэтому чахоточный, поэтому расстрелян, поэтому труп его валяется в пыли, и все в ужасе отшатываются.

А что сам писатель, что с ним происходило? Мы уже знаем. АДР и всё с ним связанное, окончательно преданы. Его место занимает иной кумир, из того