class="p">На четвёртый день, когда Таптык держал в руке камень и выкрикивал свою песенку, навстречу ему вышел Джебраил. Нуру который рассказывает эту историю, удивился спокойствию Джебраила, ни один мускул не дрогнул на его лице, он неторопливо подошёл к Таптыку отобрал у него камень, позвал в дом. Таптык не только не согласился, он плюнул ему в лицо. В ту же секунду он уже лежал на земле, а Джебраил молотил его своими сапогами. Пока его не удалось оттащить другим сельчанам.

Как-то, когда Джебраил стоял близко к самодельной «молотилке», Тапдык сумел внезапно остановить её так, что ремень молотилки сильно поранил Джебраила. Все в ужасе замерли. Джебраил тоже стоял молча, не пытаясь остановить кровь, которая заливала его лицо.

И среди всеобщего молчания, хлёстко, как удары кнутом, выкрикивал свою откровенную ругань Таптык:

«Твою мать! Твою жену! Твою дочь! Всех твоих мёртвых и живых!».

Так началась, так продолжалась, эта неравная и беспощадная борьба. Борьба Давида с Голиафом.[855]

Первым начал сдавать Голиаф.

Ему было труднее, приходилось оправдываться «мы поженились по закону, я ушёл из своей семьи, я создал новую семью», но Таптык, как и его брат, стояли насмерть.

Ему было труднее, живому чувству всегда непросто выступать против предустановленности жизни, которая, как правило, требует «наступить на горло собственных чувств», во имя неукоснительных правил коллективной морали.

Ему было труднее, поскольку в данном случае, от имени «предустановленности жизни», выступал упрямый подросток, который готов был умереть, но не сдаться. А он был председателем колхоза и должен был ещё и подчиняться тем, которые «истребительный батальон», которые налетают как «самум» и им невозможно противостоять.

Однажды Они появились, и сельчане воочию увидели самого страшного «начальника» (zor nəçənnik), того, который, по их мнению, «сделал их Сурьмлённую шлюхой».

Они появились, чтобы забрать всё их зерно, не оставить им даже одну пятую собранного урожая, необходимую, чтобы продолжалась сама жизнь.

Джебраил не согласился, и они приказали его арестовать («arestovat naxaqa padlesi»).

Голиаф сдавался всё больше и больше.

Он признавался в том, что попал в несчастье, что не знает, как вырваться из этого порочного круга, поскольку понимает, что братья никогда не смирятся.

Однажды он даже порывался покончить с собой, но только прострелил себе щеку и изуродовал часть лица.

Многое изменилось, когда Джебраил вернулся из ареста. Ему грозили трибуналом, а наделили чрезвычайными полномочиями. Кому-то надо было выполнять функции «истребительного батальона».

Но как не парадоксально, постепенно в «истребительный батальон стал превращаться и сам Давид.

Сначала он помог своему другу Нуру справиться с его «дядей-грабителем», буквально сломав ему кисть.

…в оригинале «soyğunçu dayı» («soyğunçu» – грабитель, «dayı» – дядя по матери). «Дядя по матери» в азербайджанской семейной традиции наделён высоким статусом, своеобразный осколок архаики, в которой «дядя по матери» был главным мужчиной женского рода. И когда такой «дядя по матери», к тому же ставшей муллой («Molla Gülən»), оказывается «дядей-грабителем», который пришёл забрать чужое имущество, включая одежду человека, на которого пришла похоронка, можно осознать насколько в этом селе «распалась связь времён»…

При этом, Таптык, хотя и смертельно бледный, оставался совершенно спокойным, ни капли жалости или сострадания на лице. Он отказал «дяде по матери» даже в глотке воды, грубо выругал его, и велел убираться. Пришлось тому убираться, поддерживая здоровой рукой, сломанную кисть.

Нуру позже вспомнит это лицо друга, когда привезут в село тела двух расстрелянных сельчан (об этом чуть позже).

Таптык будет по-прежнему совершенно спокойным, даже беспристрастным, ни капли волнения или сострадания.

Только покашливать будет сильнее, чем всегда.

…«шах» подростков

Однажды Таптык стал «шахом» подростков.

Сначала они просто шутили:

– Давайте выберем Таптыка председателем… Нашим председателем… Кто согласен, пусть поднимет руку.

Выбрали, выпили за нового «председателя» из бочки вина, которую до этого где-то раздобыли и приволокли.

Потом они раздобыли огромное старое кресло, спинка которого была орнаментирована, расстелили на крыше «килим»[856] и в центр его поместили это кресло. Это и стало, как они шутили, «шахским престолом». Притащили светильники, зажгли их. Светильники горели на дешёвом керосине и сильно дымили. Принесли вина из той же бочки, которую нашли раньше. Стали пить вино, плясать, имитируя игру на ударных инструментах, В какой-то момент учительский сынок, который пил меньше других, обнаружил, что все вокруг пьяные. И ещё он обнаружил, что Джумри, их любимый «гага», сидит несколько в стороне, и глаза его, то ли слезятся от дыма, то ли, он плачет.

…«шах» подростков, который постепенно превращается в Азраила

В другой раз, когда Джумри действительно плакал, Таптык насмешливо сказал:

«Хочешь узнать, почему наш «гага» плачет. Потому что наш «гага» ублюдок («əbləh»). Такой же, как ты».

Однажды он разразился гневной тирадой в адрес сердобольного дяди Мехбалы:

«Плевать я хотел на твоё терпение, на твой посев, на твой засев! Ноябрь, декабрь январь, февраль, март, апрель, май, июнь, июль! Через девять месяцев наш уважаемый старец вырастет урожай! Еще месяц уйдёт, чтобы его промолоть! Вот тебе и десять месяцев! А мы должны продолжать есть липкое варево, которое мы готовим из украденных семян! Завтра-послезавтра и этого не будет! А в это время наши защитники справедливости, вместе с представителями «истребительного батальона» каждый месяц получают от государства паёк! Муку! Мясные консервы! Рыбные консервы! Сахар! Масло! Всё! Шеи их надулись как колёса… Почему нас называют «тыловой фронт»? Если мы действительно «тыловой фронт», то почему позволяют, чтобы нас довели до такого состояния?»

Подростки всё больше чувствовали себя Азраилами.

А Таптык, как их предводитель, должен был стать главным Азраилом.

Не менее самого председателя Джебраила.

…«чёрная дыра» в пространстве живых людей

Перед нами живые люди, пространство живых людей. Они наделены радостью, горестью, отчаянием, надеждой. Пронзительный звук свирели выражает их невысказанные чувства.

Но, на это пространство живых людей незаметно распространяется «чёрная дыра».

Сначала война, чужая война, которая высветила неправедность того, что здесь происходило и происходит. В облике «истребительного батальона», который налетает неожиданно, как самум, и перед которым все бессильны, неправедность войны доходит до абсурда.

Но и эта война, и этот «истребительный батальон», становятся ещё более зловещими, ещё более бесчеловечными, когда соприкасаются с такой деликатной сферой, как взаимоотношения мужчины и женщины.

Эрос, как и везде в мире, и в этом селе «дубы сотрясает», от его стрел не увернуться ни одному мужчине, ни одной женщине, но и Эрос, возможно испугавшись «чёрной дыры», в смятении улетает.

Женщина, самая красивая женщина этого пространства живых людей, замолкает навсегда, может быть только однажды, когда неожиданно смолкнет самум, ей привидится во сне, что она