что может быть и так. Раз все идет против правил, почему бы не плыть по течению, вместо того, чтобы бороться с ним?

— Ну, ты сейчас договоришься, и я вместе с тобой!

— Всегда рад. Со Светлейшим я уже договорился.

— Ах ты, старая лиса! Ты что не мог сказать, что уже обсудил это с Самим?… — Кальвин сделал вид, что обиделся.

— А зачем на тебя давить? Теперь ты все понимаешь, и будешь сотрудничать… — Сати хохотнул. — Не из-под палки. Правильно?

— Все понимаешь! — передразнил Кальвин. — Если бы я хоть что-нибудь понимал в ваших выкрутасах?! Значит, мне надо искать Томаса сразу и на Спирали, и в Томбре?

— И в Сю, и в Го… но ты не понял, лучше не искать!

— Но указ Синклита еще не отменен!

— Мне тебя учить, как им докладывать? У тебя что люди лишние — гонять их по всем искажениям?

— Все-таки не влезает в голову: сразу в нескольких местах?

— А представляешь, что творится с его головой?..

21. Сюрприз

Очнулся Фома от холода. Сознание возвращалось вяло, неохотно, толчками. Тела он не чувствовал. Вернее, чувствовал ледяную глыбу и комочек маленького сердца, погибающего в ней. Медленно открыл глаза. Над ним склонилось бледное лицо с пронзительными, почти безумными глазами, такие глаза бывают от постоянной мучительной боли, и у этого странно знакомого лица изо лба торчал металлический штырь, такой же сверкающий, как на макушке.

Фома напрягся и вспомнил — Доктор! Совершенно лысый череп и торчащая из него арматура. Что с ним?.. От напряжения к горлу поднялась дурнота.

— Доктор, не прячься, я тебя узнал, — слабо выдохнул он. — Ты что?

— Ты?.. — Доктор тоже его узнал.

Голова его странно качнулась, словно держалась на шее с большим трудом, и ответила невпопад:

— Ты — сайтер, Великий Томас, рыцарь Белого меча, граф Иеломойский.

— А-а, — еще раз выдохнул Фома, закрыл глаза, поборол дурноту. — А мы где?..

Доктор улыбнулся и провел рукой по голове Фомы.

— На самом дне, — услышал он.

К руке мистера Безупречность был прикован цепью искореженный металлический прут.

— Что это?.. — Выталкивающая чернота переполняла Фому, выворачивая и опустошая, хотелось умереть, потому что терпеть это не было сил.

— Это все? — разлепил он губы. — Конец?

— Сейчас я тебя освобожу, — сказал Доктор.

Прут высоко взвился над его головой. Завыла сирена. Какая-то белая-белая пустыня… и потом еще один страшный взрыв в бедной голове Фомина…

Все было нехорошо белым. Он зажмурился от режущей яркости света.

— Ну, слав те, Господи! — услышал он голос. — Проснулся!

— Где я?.. — Фома с опаской приоткрыл глаза.

Картина та же — белым-бело, до боли в глазах, и никакой ясности.

— Ну где? Там, где и должны быть, на месте! — услышал он снова.

Голос был знаком, но его обладателя никак не удавалось рассмотреть. Фома снова полуприкрыл глаза веками, давая им привыкнуть к ослепительной белизне. Состояние было странным, голова и тело гудели, было неприятно, неуютно, непонятно и еще черт знает как, и от этого в нем поднималась ярость.

— Сделайте что-нибудь с этим светом! — рявкнул он, поняв, что привыкнуть не сможет.

— Ну-ну, не надо так кричать, — сказали ему, как говорят тяжелобольному. — С этим светом ничего, к сожалению, поделать нельзя. А с освещением — попробуем!

Свет стал менее ярок. Можно было наконец открыть глаза и открыв их, Фома обнаружил себя на куцей кровати, в помещении, сильно отдающим лазаретом. Пелена медленно спадала. Неужели? Потрясение было довольно ощутимым. Он на Спирали! А как же?..

— Здравствуйте, Андрей Андреевич!.. — Откуда-то со стороны, словно из тумана, выплыл человек в наброшенном на плечи белом халате, странно знакомый.

— Доктор? — неуверенно спросил он.

— Узнали, вижу, что узнали! Как вы себя чувствуете?

Да это же… Ефим!..

— Фима?! А ты как здесь?

— Только не Фима, с вашего позволения, а Ефим Григорьевич! — перебил его Ефим, улыбаясь и встряхивая своей роскошной вороной гривой. — Вас это не затруднит, надеюсь, коль скоро вы нас стали узнавать?

— Нет… — Фома во все глаза глядел на него. «Что это его на вы потянуло?.. И где я?»

— Так как вы себя чувствуете?

— Прекрасно! — буркнул он.

Жутко болела голова, на неё словно надели жестокий колпак, и что-то со зрением — он все еще видел только узкий коридор перед собой. Действительность как-то нехорошо плыла, наматываясь грязным белым полотном на огромную вращающуюся бобину.

— Так какого доктора вы имели в виду, Андрей Андреевич?

— Не тебя, — вяло отмахнулся Фома, тупо удивляясь этому выканью и упрямо не желая ему следовать.

— Давайте все-таки будем взаимно вежливы, Андрей Андреевич. Я к вам на вы, а вы?..

— Где я? — повторил Фома, не желая играть в эти игры

— Вы среди друзей в хорошем, спокойном месте. Наш курс…

— Курс? — насторожился Фома, преодолевая вращение вокруг себя и в голове: «да что же это со мной?!» — Какой курс?

— Терапевтический, конечно, терапевтический, Андрей Андреевич! Осталась маленькая корректировочка — неделька-две. Это зависит… — Помахал Ефим Григорьевич ладонью.

«Что он несет? Что со мной? Чем я тут болен?»

— А все-таки? — угрюмо переспросил он.

— Ничего страшного. Последствия травмы, галлюцинации, белая горячка, попытки суицида, ну и так далее. Повторяю, ничего страшного, дорогой Андрей Андреевич!

Действительно, с таким диагнозом ничего не страшно, не страшен даже закон. Закон, в его случае, умывает руки.

— То есть ты хочешь сказать, что я сумасшедший? — недобро уточнил он. —