и только в одном направлении. Если Фома и Доктор сворачивали с пути на светило, которое здесь было тоже примороженным к самому краю небосклона и, казалось, стояло на месте, то рогатые пропадали. И так уже десять дней!

— Они прям как указатели! — удивлялся Фома. — Как будто какой-то дьявольский кукловод прикармливает нас, делая из них питательную дорожку до своей пасти!..

Живности никакой. Гиблые места. Охота на рогатых и их «потребление» было единственным развлечением, да еще недоверие Фомы.

— Мы точно ее закрыли? — в который раз спрашивал он о дыре.

Доктор невозмутимо кивал головой и неизменно пояснял:

— Иначе, мы были бы в Кароссе…

Похоже, в этом отмороженном царстве, его забавляла и развлекала тревога Фомы, и он играл в эту игру без тени раздражения.

— Значит, мы?.. — Фома вопросительно глядел на него.

Но Доктор не отвечал прямо.

— Значит, возможно, мы… — говорил он, интонационно не заканчивая фразу, и становился похож на англичанина — колонизатора или миссионера — надменного проводника высокой цивилизации. It’sadvisabletodoitbeforehand.* *(Целесообразно сделать это заблаговременно). Вот и думай, где они — в Томбре, в шмомбре или в Лапландии, у Санта Клауса?

— Так какого черта?! — ругался Фома и высматривал рогатых. — Где?!

— Нет, по плану сейчас должны быть пташки, — усмехался Доктор.

— Да как же! Ты их распугал, Казанова из Тамбова!

На самом деле, пташки, как Доктор называл странных летающих особей, сопровождали их довольно долго. Эти создания появились, неизвестно откуда и как, ранним утром, большими красивыми птицами, и становились, день ото дня, все более крикливыми и наглыми. Они прилетали после рогатых. Фома сразу высказал предположение, что эти пташки суть местные путашки.

— Летающие? — усомнился Доктор.

— Чтобы не тратиться на бензин и сутенеров!

— Ерунда! — отмахнулся Доктор. — Тебе все время мерещится одно и тоже!

Но в один прекрасный день пташки, прилетев, потребовали внимания — того самого, плотного. “Все-таки есть цивилизация!» — хохотал Фома. Предложение аэродамочек было настолько недвусмысленным, что он сразу определился:

— Доктор, это испытание для тебя, я женат!

И впрямь. Летающие «фря» кружились только возле Доктора. Чем-то он им понравился, гораздо больше спутника. «Может, манерами, подначивал Фома, не зря они кружили над нами несколько дней — проверяли! сравнивали! — смотри, как кувыркаются! Переворот а ля «я — твоя»!

Над головой Доктора исполнялись виражи, полные одновременно изящества и непристойности — призыв, одним словом. Воздушное эротическое шоу продолжалось всю ночь, и сайтеры не могли ни спать, ни двигаться, птицы пронзительно кричали и норовили спикировать. Все это время Доктор делал вид, что не понимает намеков, что было довольно неуклюже с его стороны, потому что даже жеребцы все поняли и беспрестанно ржали, становясь на дыбы и друг на друга, и шарахаясь в сторону, при попытке их оседлать, чтобы уехать.

— Доктор! — вынужден был обратиться к нему Фома. — Не хочу на вас давить, но холодно и лошади вот-вот взбесятся. Если хотите, я отвернусь…

Доктор, может от брезгливости, хотел пойти даже на подмену.

— Какая грязь! — восхищался Фома, обнаружив, что Доктор пытается перевести все стрелки на него, Фому. — Не ожида-ал! «Непристойное предложение 2». Как же тебе не стыдно, рыцарь? Ведь ты же знаешь Мэю, я ввел тебя в свою семью!..

Он откровенно любовался Доктором…

— Да-а, только в прелюдиях к сексу можно распознать человека до дна! — смеялся он. — Нет уж, милый Док! В жизни каждого юноши наступает момент, горький и печальный, но момент! С твердым знаком! И эта печаль остается с ним навсегда!

Но Доктор не был убежден в том, что этот печальный момент наступил. Как всякий девственник или аскет он стремился сачкануть, сказываясь тем, что ему, видите ли, не хочется. Пришлось Фоме обращаться прямо к его логарифмической линейке, минуя систему девичьих ценностей и страхов неразвитого гипоталамуса.

— Доктор! — орал он, замерзая. — Ты не знаешь женщин! Нет, может быть, ты и знал женщин в библиотеках, в очках и перхоти, но таких — пикирующих бомбардировщиков — ты еще не знаешь! Ты думаешь, они полетают и упадут, да?.. Нет, милый, упадем мы и над нами будут летать уже совсем другие птицы! Птицы Рух!..

Что убедило Доктора все-таки приступить к делу, пламенная ли речь, жгучий мороз ли, но Фома плакал от умиления, наблюдая, как великий сайтер, мистер Безупречность, сэр Стыдливые Фрикции, пытается не утратить независимый вид бывалого человека, мол, привычное дело, и вместе, сохраняет этакую туманную романтичность. Классовое отчуждение. Шиллер за ремонтом смывного бачка. Я здесь не причем, как бы говорил Доктор, а Фома едва удерживал возбужденных жеребцов.

Вот тут и вышел конфуз. Доктор попался на своем «долбаном» отчуждении.

— Да он не кончает! — возмутилась его партнерша, устав безрезультатно орать, и возмущенно взлетела на камень, к подружкам.

— Ты чего жмешься, злодей? — тихо поинтересовался Фома у приятеля, пока огорошенные товарки выслушивали горе своей подруги. — Мы же здесь замерзнем! Нас заклюют!

Доктор только хмыкнул.

— А я вообще никогда этого не делаю! — заявил он.

— Нашел чем гордиться! — возмутился Фома, всерьез опасаясь мести птиц. — И можешь сказать, почему? — воткнул он руки в бок.

— Из принципа!

Птицы угрожающе роились над ними. Некоторые пикировали в опасной близости от лица. Клювы их, от возмущения что ли, стали в два раза длиннее и толще. Или это Фоме казалось?

— Это какого такого принципа? — кричал он, уворачиваясь от дерзких тварей.

— Сохранения энергии!

— Ё-оо!.. — Фома молитвенно сложил руки. — Доктор, милый, не путай сохранение энергии со складированием! Давай, дружище! Я тоже не всегда кончаю, но с ними… надо кончать! Не хватало еще, чтобы нас склевали эти курицы!

Он был готов сам искупить нерадивость товарища, лишь бы не кончить жизнь в лучших хичкоковских традициях, да и Доктор, казалось, тоже оценил всю степень опасности собственного чистоплюйства, но птицы вдруг взвились в