сломались хребты. О-о! противник ему нравился! Сами копья разлетелись на тысячу кусков, словно триплекс в лобовом столкновении, оросив кругом запахом свежераспиленной древесины. Такая хрустально-морозная реальность, что все вдребезги!

Перевернувшись несколько раз и вскочив, Фома обнаружил перед собой противника. Тот был уже с мечом и меч сверкал той же искрой, что и кристально-каменистый пейзаж вокруг. Теперь они бились на земле. Какое наслаждение чувствовал Фома, какой прилив! «Есть упоение в бою!» — звучало в нем песней. Особенно в такую погоду.

Рогатый рыцарь был бы достойным противником, если бы это был турнир, а не схватка на выживание. Фома теперь вовсе не был дуэлянтом и рыжим дерзавцем Кароссы, и не был достоин неуклюжей грации рогатого аборигена — он вел совсем другую игру, он был убийцей.

Два отвлекающих, один — в голову. Два отвлекающих и опять — между рогов. Противник явно не успевал за молнией Ирокеза и из двух небольших боковых отростков на его шлеме — рожек, Фома делал огромные развесистые рога, используя высокий и массивный наголовник «рогатого» как материал, а его возможное супружество, как повод.

“Пора домой, жена на измене, Олень Делон!» — кричал он в веселой ярости, и долбил.

Еще! Еще!.. Х-хаааа!.. Рогатый зашатался. Кованый шлем уже расслоился, и половина башки его противника представляла два кровавых основания для злополучных рогов. «Ну и голова у него!» — восхищался Фома. Последний удар и новоявленные рога, почти от шеи, свесились по обе её стороны, длинные, безобразные…

— Дома тебя точно не ждали, приятель, — резюмировал Фома. — Так что не спеши!

Он толкнул тело мечом, и оно рухнуло грохотом железа, в котором уже не осталось ничего сознающего, приложил Ирокез к поясу поверженного и почувствовал сладкую и страшную истому. Сила!

— Сила!!! — заорал он во все горло, и воинственно потряс мечом.

Сейчас он желал только одного, сразиться еще. Взгляд его жадно рыскал по пустынной коричнево-серой равнине меж гор. Нет, только вспышки кварца. Никого. Опять никого.

— До-ок!.. — Он снова кричал во всю мощь легких. — Ты где? Я уби-иииил его-оооааааа!..

Пустыня отозвалась лишь слабым эхом его торжества. Он знал, что Доктор где-то рядом, но где?

Здесь было странное пространство, изломанное. Находясь рядом, можно было легко потерять из виду не только спутника, но и противника, что чревато в бою. В одном месте ты видишь все вокруг и довольно далеко, а в другом — ничего, словно в пустоте или темноте. Фома несколько раз наблюдал, как следуя невидимым изломам вдруг пропадал пейзаж, а вместо него появлялось нечто новое и совершенно неожиданное: башня замка, например, или часть неведомого леса со звериной тропой. Иногда он вдруг переставал видеть свою руку, случайно, в разговоре, отведенную в сторону, и Доктор объяснял, что они попадают в пограничное пространство: «что-то вроде комнаты, поделенной невидимыми зеркалами…»

Но Фома, сталкиваясь с этим оптическим феноменом, все равно кричал каждый раз, как резанный, пугая редких странных птиц, кокетливых и наглых. Так он хотел развеселить Доктора, который не нравился ему своей серьезностью последырчатой…

Конь недвижно лежал у его ног, околевая, и тогда он полетел сам, хоть это и было опасно делать в месте, законов которого не знаешь. Бешеная энергия переполняла его, этот рогач был необыкновенно силен. Теперь Фома чувствовал себя в силах сделать все. Ничего не было, чего бы он не мог!

— До-ок!..

Сначала показалось, что Доктору пришлось нелегко, судя по тому, что руки его были в крови, но это было обманчивое впечатление, потому что он был даже не ранен. И лошади, его и противника, тоже уцелели и мирно тыкались мордами друг в друга, тихо фыркая. Второй рогач лежал, как новенький экспонат рыцарского зала Пушкинского музея, целый и невредимый, только из горла его, уже затихая, бил темный родничок.

— Ювелир хренов! — весело возмутился Фома. — Я его ищу, сочувствую, а он свирели делает!

Кровь на Докторе оказалась чужой — брызнула из артерии.

— Я не хотел его убивать, — раздумчиво поделился он.

В руке у него оказалась тряпочка, которой он аккуратно счищал с себя и оружия пену боя. Откуда у него тряпка в краях, где даже травинки нет? Пижон!..

— Положил, приставил меч, спрашиваю: где?.. — Он почему-то решил встать…

Доктор пожал плечами и выбросил тряпку. Она попала прямо на горло и рот рогатого, дернулась, словно тот хотел что-то сказать (:мол, врача!..) и затихла, мокро и мертво. Вскоре ледяное жабо бурого цвета прочно сковало шею поверженного томбрианца.

Холод был собачий. Хорошо, они догадались снять с двух первых появившихся противников какое-то подобие меховых накидок, потому что на остальных этих накидок не было. Но по настоящему тепло было только в схватке. Поэтому Фома бросался в бой, по замечанию Доктора, как обмороженный на пожар. «Не самое лучшее сравнение, но что от тебя ждать! — хмыкал Фома. — Ты, даже замерзая, манежишься!»

Теперь он уныло рассматривал каменеющий под легким снежком труп.

— Так и не сказал? — спросил он, не ожидая, собственно, ответа. — Ч-чертова сторонка!

— Мой тоже ни хрена не сказал! — соврал он для общей безысходности и от небольшого чувства вины перед безупречным Доктором, так как «своему» Фома и слова не дал сказать, даже если б тот мог, размолотил башку, как кочан капустный и быстренько «сожрал» его энергию. И тому было оправдание. Они уже повстречали пару десятков рогатых, но все они были или глухие, или сами не знали, где находятся, молчали, как рыцарь оземь. И так же погибали, все же давая, слава Создателю, силу и энергию не окаменеть в этом туманном преддверии Коцита.

— Ты хоть забрал свое? — снова спросил Фома, все еще ощущая уколы совести.

Доктор пренебрежительно махнул рукой: не стоит разговоров, естественно. Энергия рогатых это то, что их еще спасало. Как ни смешно, но как только они начинали замерзать, появлялись эти странные всадники, может быть, могучие воины, но где-нибудь в другом месте, не с замерзшими и ищущими боя сайтерами. Они появлялись каждый день с завидной регулярностью,