они не зря получили, чаруса́ницы часто в них свои жилища обустраивают.

Как же ей всего этого не хватало в царских хоромах! Жизнь в столице Черговского царства суетная, мысли в порядок – и те не успеваешь привести. То ли дело здесь. Сидишь себе тут на бережку, среди душистого аира и малинового дербенника, смотришь на чуть подернутую рябью водную синь, лениво наблюдаешь за голубыми стрекозами, за желтоголовым ужом, плывущим по своим ужиным делам, подмигиваешь взгромоздившейся на глянцевый круглый лист златоглазой лягушке, слушаешь тихое пение…

Василиса прислушалась. А ведь точно, поет кто-то! Тоненько так, жалостно. Слов не разобрать, а хочется вскочить, броситься неведомой певице на помощь. Да вот же она: девушка с длинными распущенными волосами. Бредет себе, странно переваливаясь из стороны в сторону, опустив голову, украшенную венком из желтых кувшинок и осоки. Густые зеленоватые волосы словно от невидимого ветра развеваются. Бледная, будто никогда солнца не видела, и одета в какое-то тряпьё, едва прикрывающее пышную грудь.

Певица приблизилась, подняла голову, и Василису кольнула невесть откуда взявшаяся ревность – уж больно красивой та была. Но потом взгляд скользнул вниз, и царевна будто очнулась. Ноги-то у незнакомки гусиные, с черными перепонками, потому и идет она так странно, вперевалочку.

Чарусаница, болотная русалка. Стоило Василисе опознать нечисть – и затуманивший разум морок развеялся без следа. Огромные глаза с темно-зелеными радужками уставились на гостью, усмешка искривила пухлые бескровные губы, а голос окреп… такой тоскливый… страдающий… и длинная рука с когтистыми пальцами тянется к горлу. Нет уж, поздно, девонька.

Василиса легко уклонилась. Бледное лицо чарусаницы осклабилось, показались мелкие острые зубки:

– Вот какая! Не жалко тебе меня? Не обнимешь горемыку?

– Жалко, – кивнула Василиса, поднимаясь. – Но обниматься не станем.

– И не боишься…

– Не боюсь. С чего мне тебя бояться?

– А коли на дно утащу?

– Не утащишь, – уверенно усмехнулась царевна. – Я ж не добрый молодец, чтоб на твои прелести заглядываться.

– То верно, – прищурилась певица. Похоже, она сообразила, что чары на Василису не действуют, однако решила попробовать еще раз: – Может, тогда просто в гости заглянешь? На чарусу2 [40] ко мне. Я тебе клад покажу. Лежит тут, на дне, прямо под моей кувшинкой. Вместе его разберем, поделюсь, станешь мне подружкой верной.

– Подружками и без этого стать можно.

– Не получается. Другие боятся со мной дружить, нечистью кличут, – грустно протянула болотная дева, проведя рукой по длинной шее и откинув в сторону невесомые, ходящие волнами пряди. – Мало кто сюда заходит, а те, кто заходит, – обижают.

Василиса чудом – аж приложила ладонь ко рту – сдержала ехидный ответ.

– Мелочь пузатая меня сегодня опять дразнила, – продолжала жаловаться чарусаница. – Все кувшинки перевернули, лихи зеленые, пришлось вот по твердой земле идти к соседкам, просить о помощи.

Не иначе без шкодливых внучат Шурыша не обошлось. Значит, неподалеку где-то шныряют…

– Не обращай внимания. Они маленькие, пошалят и одумаются.

– Так дом мой опрокинули вверх тормашками, как мне теперь там жить? Может, поможешь обратно перевернуть, а?

Хороша попытка, да не на ту напала.

– Прости, дел у меня много, а времени нет вовсе.

– Зря ты ко мне не хочешь, – вздохнула чарусаница, опускаясь на землю. Тряпье скрыло уродливые ноги, и теперь она опять казалась красоткой. – У меня хорошо, отдыхали бы вместе на ложе из кувшинок, рыбаков да путников мимохожих завлекали… Или у тебя есть милый?

– Есть, – улыбнулась Василиса.

– Расскажи о нем… Любит тебя, балует? Меня вот никто не любит… Ты своего любимого где нашла?

– На болоте.

– То-то же! Мои товарки смеются, говорят, на болоте никого путного не найдешь, – всхлипнула чарусаница.

– Еще как найдешь, – утешила царевна.

– Значит, буду искать. Приданое-то у меня есть. Сундук с золотыми перстнями да кругляшами чеканными, люди их денежками именуют, на них что хочешь купить можно. Показать?

Никак не успокоится лгунья болотная, очень уж ей хочется путешественницу в топь утащить.

– Приданое – это хорошо, – одобрила царевна, – только счастье не купишь. Слушай, а давай-ка лучше я тебе подарю что-нибудь?

Грустное личико сначала вытянулось от изумления, а мгновение спустя озарилось непритворной радостью:

– Подаришь! Взаправду? Не обманешь?

– Еще чего не хватало, несчастную девоньку обманывать, – приговаривала Василиса, роясь в котомке. Нарядов да украшений с собой на болото никто не тащит, но запасной узорчатый платок царевна прихватила. Вот и пригодился. – На вот, держи. Это тебе!

Чарусаница аж рот от изумления приоткрыла.

– Ты добрая, – прошептала, словно самой себе не веря, болотная русалка. – Ты на других не похожа, я вовек не отдарюсь.

– Пустое, – отмахнулась Василиса. – Мы же подруги! Носи на здоровье.

– Ах, спасибо! Побегу, похвастаюсь перед Желтопузкой и Растрепкой, какая у меня обнова есть! Прощай, подруженька!

Взмах длинной тонкой руки, промельк цветастым крылом-платком, и стройная фигурка тает в туманной дымке. Даже имени своего не назвала, егоза! И куда только подевалась неспешная походка вразвалочку…

– Ну, ты даешь, царевна! – Шурыш возник, будто из-под земли. – Беседы с чарусаницей вести! Совсем сдурела? Аль не на болоте всю жизнь прожила? Я как увидел, что ты с эдакой гнусью разговариваешь, обмер весь, думал, придется тебя из ее лап выдирать, чтоб не утопила.

Болота множество тайн хранят, даже для местных неожиданности в запасе имеются. Василиса при всем желании не смогла бы сказать, что знает родные места как свои пять пальцев. Но…

– Утопить лягушку не так-то просто, да и чары ее только на мужчин действуют. Она хорошая, несчастная только, – вздохнула Василиса. – Этих красавиц я еще в детстве навидалась, когда мы с другом по болотам лазили. Его чарусаницы частенько завлечь пытались. Ох, и сражались мы с ними, волшба-то в нас бурлила, выхода требовала… а ведь можно было и без волшбы, по-хорошему, как сейчас.

– Не со всеми можно по-хорошему, – назидательно взмахнул пальчиком Шурыш. – Раньше – можно было. Сейчас – нет. Топи у нас большие, всякое можно встретить…

Договорить дед не успел, осекся. Стало слышно, как ломится через заросли прошлогоднего сухого камыша что-то большое и шумно сопящее. Час от часу не легче! Это-то уж точно не чарусаница, а что-то потяжелее да погрубее…

Шумного незнакомца Шурыш опознал мигом. Схватив Василису за подол и дергая вниз, он громко прошипел:

– Ох, накаркал я! Прячься! Дикий вировник идет!

О том, что в топях водятся дикие вировники, которых люди ученые называют «ви́рниками», Василиса, конечно же, знала. Те, что встречались в Рудных топях, были изгоями, за страшные провинности с позором отвергнутые общиной Виров-града. Такие изверги либо погибали, либо дичали: переставали носить одежды, оружие изготавливали из чего придется, питались