других источников дохода, но даже такую шаблонную работу все равно можно наделить литературной ценностью или, по крайней мере, добавить в нее что-то от себя, наделить искренностью. Для Лавкрафта с его философско-эстетическим воспитанием на основе литературных идеалов восемнадцатого века (когда литература считалась изящной забавой) и дальнейшим прохождением через декадентскую эпоху и период космизма такие взгляды были неприемлемы – и не из высокоинтеллектуальных соображений, а просто потому, что он считал подобные убеждения глубоко оскорбительными лично для себя как для писателя: «Мое отношение… основано на открытом неприятии профессионального сочинительства как цели, к которой должны стремиться люди, желающие выразить себя в литературе. Всем пишущим, на мой взгляд, следует найти оплачиваемую работу за пределами литературы и ее фальшивой полутени, а в писательстве своем держаться подальше от коммерческих целей». Возмущение Лавкрафта можно понять, однако, чтобы не обижать Прайса, он уже более спокойным тоном добавляет: «Обеспечение различных коммерческих изданий искусственными шаблонными произведениями, соответствующими вкусам толпы, – вполне себе честное ремесло, и все же мне кажется, что оно более подходит для умелых специалистов, не склонных к самовыражению, нежели для тех, кому действительно есть что сказать»50.

Конечно, в его правоте не стоит и сомневаться. Никто из авторов палп-журналов, кроме самого Лавкрафта, не стал значимой фигурой в литературе. «Ты же не станешь называть нас, неуклюжих халтурщиков из WT, „настоящими писателями“? – язвительно спрашивал Лавкрафт у Дж. Вернона Ши в 1931 году:

«…по сравнению с серьезным писательством мир популярных журналов – не более чем подполье или карикатура. Этот мир не достоин внимательного рассмотрения, его не стоит сохранять ради будущего. Именно поэтому я не желаю идти на „уступки“ его стандартам и готов вовсе от него отречься ради достижения истинного художественного выражения, пусть даже на самом скромном уровне»51.

Эту тираду (с интересными дополнениями) Лавкрафт повторял не раз на протяжении всей своей карьеры.

Иллюстрации в палп-журналах, особенно в Weird Tales, тоже не вызывали у него особого энтузиазма. Лавкрафт даже считал их еще более низкопробными, чем сами произведения, насколько это вообще возможно. «Все это так называемое „искусство“ выглядит отвратительно, и я радуюсь каждый раз, когда Райт решает сжалиться надо мной и оставить мои работы без этих мерзостей», – писал Лавкрафт еще в 1926 году52. Некоторые из ранних художников Weird Tales ему все-таки нравились, например Дж. Аллен Сент-Джон и в особенности Хью Рэнкин (хотя Рэнкин выдал раньше времени концовку «Шепчущего во тьме», нарисовав лицо и руки Экли уже на второй странице повести. Позже, когда начали появляться знаменитые рисунки Маргарет Брандидж с обнаженными женщинами (интимные места всегда были прикрыты завитками дыма или другими изобразительными уловками), отвращение сменилось у Лавкрафта какой-то усталой обреченностью. При этом среди его друзей по переписке были ханжи почище самого Говарда, которые страстно выступали против таких аморальных иллюстраций, на что он реагировал следующим образом:

«Касательно обложек WT скажу так – слишком уж банально, чтобы сердиться. На месте этих неуместных обнаженных фигур могло оказаться нечто не менее избитое и смущающее, хотя и более уместное… Я не возражаю против обнаженного тела в искусстве, тем более что тело человека – вполне достойный предмет для изображения, природа создала его красивым. Одного я только не пойму: какое, черт возьми, отношение эти раздетые дамочки миссис Брандидж имеют к „странной“ литературе?!»53

Данная цитата опровергает глупый миф о том, что Лавкрафт якобы отрывал обложки Weird Tales, потому что его ужасно раздражали или смущали иллюстрации с обнаженными девушками. Впрочем, развенчать этот миф может и его собственная подшивка номеров журнала, хранящаяся в Библиотеке Джона Хэя в Брауновском университете – целая и невредимая.

В свете его презрительного отношения к бульварному чтиву интересно отметить, что и о «настоящей» «странной» прозе, то есть о литературе «в духе Блэквуда, Дансени, Мэкена и Джеймса», как он сам отмечал в письме к Ши, Лавкрафт был не такого уж высокого мнения, как можно ожидать. В течение 1930-х годов он находил недостатки в работах каждого из упомянутых авторов, перед которыми прежде поклонялся. Например, про Мэкена он писал следующее: «Вполне естественно, что люди вроде Мэкена, чьи умы затуманены религиозным вымыслом, увлекаются идеями, которые в религии считаются ужасными и неприемлемыми. Такие люди всерьез воспринимают устаревшее и искусственно созданное понятие „греха“ с его мрачным очарованием»54. А вот его слова о М. Р. Джеймсе: «Готов признать, что он все-таки не стоит в одном ряду с Мэкеном, Блэквудом и Дансени. Из этой „большой четверки“ он самый приземленный»55. Мнение Лавкрафта о Блэквуде в целом оставалось довольно высоким, но и он не избежал критики: «Можно смело утверждать, что Блэквуд величайший из ныне живущих авторов странного жанра, несмотря на все шероховатости его работ и неумелый стиль»56.

Однажды досталось сразу всем, на кого Лавкрафт прежде равнялся: «Чего мне не хватает у Мэкена, Джеймса, Дансени, де ла Мара, Шила и даже Блэквуда и По, так это ощущения космизма. У Дансени, пожалуй, чаще всего встречаются идеи космизма, хотя их все равно мало, да и он лишь изредка прибегает к более мрачному и серьезному подходу в творчестве»57. Этот комментарий интересен прежде всего тем, что отличительной чертой своих работ Лавкрафт как раз называл именно космизм. Возможно, таким образом он лишь пытался уйти от влияния титанов литературы? Он вовсе не ставил себя на один уровень с ними («Некоторые мои рассказы… наверное, можно сравнить с более слабыми работами Блэквуда и других знаменитых авторов»58), хотя неосознанно пытался отвоевать для себя небольшой уголок в этом мире, где он будет выделяться на фоне остальных.

При этом Лавкрафт не переставал искать новых кумиров среди «странных» писателей. Он читал рассказы в Weird Tales и был решительно настроен найти достойных представителей жанра, хотя почти во всех видел недостатки, и терпение его было на исходе. «Надо пролистать дешевые журналы и выловить из них хорошие задумки, испорченные банальным исполнением в угоду публике, а затем, получив разрешение авторов, написать на их основе хорошие произведения»59. Благодаря новому коллеге Г. К. Кенигу Лавкрафт все-таки сделал удивительное открытие, прочитав летом 1934 году забытые творения Уильяма Хоупа Ходжсона.

Ходжсон (1877–1918) погиб в Бельгии во время Первой мировой войны, а при жизни успел выпустить четыре романа и много рассказов. Ранее Лавкрафт читал его сборник связанных друг с другом рассказов «Карнакки – охотник за привидениями» (1913), написанных в подражание Алджернону Блэквуду с его «детективом-ясновидящим» по имени Джон Сайленс, поэтому