– У меня есть электромагнит, – продолжила Деларава, – есть весьма специфичная музыка и шизофреник, маска из которого намного лучше, чем из вас с сестрой. Излишества сегодня меня не интересуют, только твой отец, – и еще Томас Альва Эдисон и Кут Хуми Парганас, раз они тут оказались. – Она повернулась обрюзгшим лицом прямо к нему и посмотрела в глаза. – Где бы ни был Питекан, он явится по первому призыву, – добавила она. – Тебе известно, что они с твоей матерью провели на «Куин Мэри» медовый месяц в 1949 году?

– Нет, – произнес Салливан. Отец не любил рассказывать близнецам о матери, которая умерла в 1953 году, когда им был всего год.

Его левая рука отломила еще один зубчик редкой расчески, и пальцы уже засовывали тонкий металлический штырек в зазор защелки между основной и подвижной частью наручника на правой руке.

Салливан попытался вспомнить, что прошлым вечером он прочел о коронации Алисы. Вот бы наклониться через Элизелд и расспросить Кути, который читал книжку утром. Пальцы Салливана все еще ковыряли зубчиком расчески в наручнике, и когда он попытался вспомнить трюк, который его руки проделали вчера внутри магического иллюзорного молочного бидона на озерце кладбища, чтобы помочь рукам, зубчик тут же отскочил и навсегда исчез в диванных подушках.

В дверях появился молодой человек, по-видимому, второй ассистент директора.

– Пришел тот продюсер, Нил Обстадт, – сообщил он. – Говорит – о, боже! – что вы его ожидаете! – Молодой человек еще говорил, когда мимо него в комнату пропихнулся грузный мужчина в деловом костюме. У вошедшего были короткие пепельные волосы, а крой пиджака не скрывал широкие плечи, которые, подумал Салливан, наверняка покрыты татуировкой.

При мысли о том, что его визит мог означать спасение, сердце Салливана забилось быстрее, но слабая надежда исчезла, едва мелькнув, когда при виде пятерых пленных загорелые щеки расплылись в довольной улыбке, обнажив белизну зубов.

– Вот это да, Келли! – произнес он. – Насколько я понимаю, этот мальчик не кто иной, как знаменитый Кут Хуми Парганас! Какая продуманная, – добавил он, вдруг нахмурясь, – десятина. – Он посмотрел на нее через всю комнату. – Ты уже много лет питаешься призраками, верно? Знаешь, как это работает?

– Можешь идти, Куртис, – спешно сказала Деларава молодому человеку в дверях, который был рад поскорее уйти.

Нил Обстадт показал рукой на пленников.

– Они зафиксированы?

– В наручниках, и опутаны продетым через наручники кабелем, – ответила Деларава.

– Полагаю, – продолжил он, – все пятеро гостей умрут еще до заката?

– Деларава закатила глаза.

– Если вы упорно не желаете употреблять цивилизованное иносказание…

– Вы их убьете или нет? Я не могу ждать весь день, – поверьте, и вы тоже.

– Чтоб тебя, Нил. Да.

– Следовательно, я могу говорить свободно. Некий дымковый дилер по имени Шерман Окс продал мне мертвого призрака. Впрочем, они же все мертвые, не так ли? Но этот сгнил, и теперь он застрял у меня в голове – стоит в протоке, и теперь я больше не могу употребить ни единого призрака. При попытке съесть призрак я лишь вдыхаю закись азота, но не добавляю жизни. А содержащаяся в дозе жизнь выходит вместе с выдохом. Никакой пользы для меня. Вы сталкивались с подобным?

– Слышала о таком, – осторожно ответила Деларава.

– Я знаю, как это исправить, – заговорил Шерман Окс, чем удивил Салливана, который думал, что однорукий в изодранной и поношенной одежде был практически без сознания.

– Я тоже, – практически одновременно произнесли Салливан и Кути.

– Меня зовут Шерман Окс-с-с… – сказал однорукий.

Он продолжал выдыхать окончание предложения, и его выдох не заканчивался, а со свистом выходил из него, словно его рот был распахнувшимся, продуваемым ветрами каньоном, которые выносили оттуда поющие голоса полудюжины маленьких девочек:

Обстадт запустил руку в пиджак и плавно достал полуавтоматический, из нержавеющей стали, пистолет 45-го калибра – заряженный. Салливан беспомощно посмотрел на Элизелд и кивнул. «Точно такой же пистолет, – подумал он. – Господи, помоги».

продолжал распевать хор девочек из обмякшего рта Шермана Окса, —

За спиной Салливана сильные пальцы левой руки быстро выломали из куска расчески еще один редкий зубчик и снова принялись засовывать его в зазор наручников под колесико защелки. На этот раз он не стал пытаться помогать своим рукам.

– Какого черта?! – выкрикнул Обстадт, навел пистолет на Окса и рявкнул еще громче: – Заткнись!

– Салливан заметил, что оружие уже снято с предохранителя.

Голоса продолжали петь с деловитым прилежанием прыгающего через скакалку ребенка; губы Окса отвисли, горловые мышцы не двигались, а на исходящее из него сопрано продолжали нанизываться слоги:

Глаза Окса почти сошлись на переносице. Он хмурился и тряс головой, но Салливан понимал, что он не управлял происходящим, и догадывался, что это является каким-то побочным следствием того, что случилось раньше, когда однорукий так эффектно вылечился от экстрасенсорного запора.

Деларава встала, и Салливан перевел взгляд с Окса на нее: лицо ее было бледнее шпига, а губы дрожали.

– Мои малышки! – вдруг заверещала она. – Это они! Это он сожрал моих родильных девочек!

Она резво обогнула стол, вытянув перед собой обрюзгшие руки и сотрясая животом под цветистым платьем, кинулась на колени перед Оксом и присосалась губами к его всего еще выдыхающему рту.

Выдуваемый из Окса ветер, вероятно, усилился, потому что голова Деларавы откинулась, а сама она, качнувшись и размахивая руками, тяжело осела на палубу, – в носу у Салливана защекотало от запаха цветов и зеленой травы, и комната наполнилась мерцающими тенями, быстрым топотом и беспокойными детскими криками.

Тут же Салливан увидел худеньких девчушек в белых платьицах, – впрочем, это могла быть всего одна, очень шустрая худенькая девчушка, – мелькающих в комнате, словно карусель из голографических фотографий в световых импульсах, после чего видение исчезло, и он услышал удаляющиеся по коридору, в противоположную от грузовиков сторону – в глубину лабиринтов корабля, плач, смех и легкий быстрый топот.