решила бы иначе). Но находилась там. Хотя и не держала роды в руках: по протоколу тазовые принимает только доктор – как осложнённые, требующие высочайшей степени ответственности и высочайшего уровня профессионализма.

Когда работали в 22-м роддоме, тазовые тоже порой принимали акушерки. И всё, что требовалось от нас по методу Мэри Кронк, – только подставлять руки (или бежать в операционную). А по Цовьянову, по замшелым, безнадёжно отставшим и от современного акушерства в частности, и от жизни вообще правилам почти вековой давности, тазовые роды считаются настолько сложными, что принимать их имеют право исключительно доктора. Поэтому то, что всё находилось не в моих руках, хоть немного облегчает измотанную душу.

Когда ребёнка увезли в реанимацию, главврач страшно кричала на нас с доктором: «Доигрались человеческими жизнями?!» Я вышла в коридор и упала – гипертонический криз, пришлось откачивать ещё и меня. Главврач потом добавила, уже снисходительно: «Ну чего ты… Вот зачем такая худая? Жрать надо больше, бронёй обзаводиться! А с таким набором суповых костей нашей работы не вынести».

И через час, когда из реанимации сообщили, что сердце заработало вроде как стабильно и ребёнок дышит – пусть на ИВЛ, но подавая определённые надежды, все обсуждали случившееся уже с более или менее оптимистическим настроем. Для статистики роддома важно, чтобы у них никто не умирал: смерть ребёнка в родах – чудовищное ЧП. Даже если он остался тяжёлым – страдает ДЦП, находится в паллиативном состоянии, – для показателей всё равно лучше, чем констатация смерти.

А всего через полгода мы с тем же доктором ощутили на себе действие закона парных случаев.

Ходила на мои курсы симпатичная, осознанная, взрослая (тридцать девять лет), умная женщина. Приятная, одухотворённая, с прекрасным чутким мужем.

Их роды развивались весьма любопытно. Воскресенье, они на второй, самой важной лекции Родить Легко о схватках и боли. В перерыве подходят: «Инна, кажется, излились воды!» Посмотрела – да, действительно воды. Говорю: «Лекцию нужно обязательно дослушать! Как проживать схватки, как проживать родовые ощущения – самое главное. Тем более что их у тебя пока нет». Роженица, ответив: «Да, всё хорошо, я не волнуюсь», в мокрой юбке дослушала лекцию, к концу которой у неё начало потягивать внизу живота. Отлично – значит, роды запускаются. И, несмотря на дородовое излитие вод, всё потихоньку пошло как положено.

По завершении лекции разъехались по домам: они за собранными на роды сумками, я за формой и прочим необходимым. В шесть вечера, всего через пару часов, встретились в роддоме – схватки шли активно, открытие два пальца. А в половине десятого, то есть ещё через три с половиной часа, раскрытие стало уже полным, то есть роды развивались правильно, быстро и легко. Ребёнок небольшой, срок всего тридцать семь недель – идеально, тот самый гармоничный ход процесса.

Второй период протекал так: женщина сидела на родильном стульчике, я рядом с ней на табуретке. Она обвивала руками мою шею, практически лёжа у меня на плече – её уже активно тужило. Я ответно обнимала её, ощущая какие-то физиологические движения – словно держишь за плечи женщину, которая, уж простите, ходит в туалет по большому. Ей трудно, она держится за тебя, и всё идёт как надо – согласно природе и физиологии, женщина вот-вот родит, будто облегчится. Пальцами чувствую, что с каждой схваткой ребёнок всё ниже, ягодички практически выходят наружу. Думаю: если она и дальше останется в темноте, в ощущении чистой природы и физиологии, то скоро всё случится и, скорее всего, благополучно.

Но это был уже не 22-й роддом. И у нас с доктором уже имелся нелёгкий опыт печально завершившихся родов, после чего мы огребли по полной программе и даже больше – прежде всего за несоблюдение протокола, что инкриминировали нам в качестве первой и единственной причины неблагополучного финала.

Я отлично понимала, что не имею права оставаться с ней и с её родами наедине и дальше. Что должна, обязана досконально соблюсти протокол, позвав всех, кого положено. Набрала врачу: рожаем, приходите… С ощущением, что приглашаю множество совсем не нужных зрителей в тихий, спокойный полумрак, где страдающему запором человеку уже почти удалось облегчиться.

А дальше всё по протоколу. Пришёл наш доктор, потом ещё один. Затем две акушерки. Следом ещё – неонатолог и реаниматолог с бригадой. Включили свет, стали перемещать роженицу с родильного стульчика на кровать, высоко задирая ей ноги. И человека, который тихо сидел в темноте, совершая интимное физиологическое действие, внезапно выставили на яркий свет и обозрение множества чужих глаз, уставившихся ему в промежность. А ко всему в родильный бокс влетел ещё и запыхавшийся дежурный доктор: «У нас ЧП, привезли с отслойкой – там скорее всего труп!» Бедная роженица, как вспугнутый зверь, в ужасе распахнула глаза: «Что? Какой труп?» Но дежурный доктор уже убежал.

А на неё все начали кричать, указывая, что делать: «Дышите! Тужьтесь! Расслабьтесь!» Адский, безумный, невозможный хаос. Подготовили капельницу с окситоцином. И в тот момент, когда половина ребёнка уже снаружи, схватки прекратились. Совсем…

Представьте: лежит кошка в уютном, тёмном, тёплом логовище и спокойно себе рожает – как вдруг туда протискивается огромная злобная собака и начинает оглушительно лаять! Что будет с кошкой? Она испугается, сожмётся, вздыбится и перестанет рожать… Точно так же испугалась и съёжилась моя несчастная роженица.

Пуповина пережата, ребёнок не дышит. Половина торчит наружу, схваток нет, все на женщину кричат. Она пытается тужиться без схватки. Включают капельницу с окситоцином, сразу же начиная увеличивать дозировку. Но ничего не происходит… И снова отваливаются от меня куски жизни. Снова понимаю – наступает очередной апокалипсис, а я ничего не могу поделать!

Плод простоял на выходе минут пятнадцать. Второй доктор, стараясь подтолкнуть его с другой стороны, давила роженице на живот, то есть фактически на голову ребёнка: предлежание-то тазовое… Вынули на вид совсем неживого, стали откачивать.

Первичная реанимация – запустить сердце и обеспечить дыхание: два человека делают несколько нажатий на грудную клетку, потом вкачивают воздух в лёгкие мешком Амбу, потом опять несколько нажатий и вдох – и так две минуты. Потом пауза, тишина: все пытаются услышать, есть ли хоть один звук сердца. Нет. Следующие две минуты невероятно активных действий, крики «качаем, качаем, качаем!». И опять тишина в палате, тишина в сердце. Чувствуя, что вместе с ребёнком из меня тоже уходит жизнь, прирастаю к полу: отдала бы всё на свете и ещё столько же – только бы ничего этого не происходило!

Откачивать положено в течение двадцати минут, если за это