«Реальность пожирает реальность, реальность пожирает реальность…» — стучало у него в голове.

— Док!!! — закричал он что было сил, и отчаянный вопль, казалось, перекрыл рев бездны, во всяком случае, Доктор поднял на него глаза.

Фома показал, что он уходит и показал даже куда, туда где бушевало и плавилось не так буйно, где начинал корчиться в пароксизмах, словно живой, его замок. Кто-то должен спастись. Если он уйдет, Доктор может успеть создать замок, потому что реальность пожирает реальность. А я какая никакая, а реальность, надеялся Фома, и с этим приходится — придется! — мириться этому зверю Хаосу. Теперь же это может просто пригодиться, так как даже Бездне на Фому и его замок потребуется время.

— Сразу за мной!.. — Показал он Доктору, что делает.

Понял ли он?..

— Пока! Всем привет!.. — Фома помахал ему рукой, потом сделал вуаля-антре в стиле рыжего клоуна. — Аншанте, милорд!..

И пришпорил коня… На краю бездны конь встал, как вкопанный, благодаря инстинкту, и Фому сорвало с него, как бичом, да он и не держался…»

— Ну, вот вам ответ, где Доктор. Он вас устраивает?.. Кстати, а где это “на дне — там, где рифмуется”?

Фома, все еще ошеломленный, сложил резиновые губы…

— Это не обязательно! — остановил его Ефим Григорьевич, угадав, что Фома скажет. — Я просто подумал, может быть, вы что-то другое придумали, оригинальное, а вы все то же!.. Ну, и о ком вы еще хотите узнать?

Фома тупо смотрел на него.

— Может быть, вы хотите знать, где Мэя? Ведь мы теперь все можем узнать, имея на руках этот бесценный документ, анамнезический, так сказать, роман. Хотите?..

Ефим Григорьевич с энтузиазмом пролистнул несколько страниц…

— Читаем… «Я вернусь, сказал он…» вы то есть, Андрей Андреевич!.. «Я вернусь, как только смогу…» Мэя сняла с себя свой амулет с двойным кругом, расцепила хитрый замочек и один круг, с крестом и розовым камнем на тоненькой и витой, словно канитель, серебряной цепочке, отдала Фоме. — Тогда это поможет тебе… Слезы беззвучно лились из ее глаз, когда она надевала амулет сначала на него, потом на себя. Фома уже тысячу раз проклял…»

— Хватит! — оборвал Фомин.

Это было невозможно повторить еще раз, да еще в такой обстановке. В голове что-то резко крутанулось, как будто он обрел сферическое зрение мухи, пелена пропала, и Фома почувствовал, что в комнате кто-то есть. Он медленно повернул голову. Рядом с ним, только с другой стороны кровати, сидели, как истуканы, два человека в накинутых поверх костюмов белых халатах и внимательно на него смотрели. Так вот перед кем Ефим распинается! Посетители! Как он их не почувствовал раньше? Чем он нашпигован?..

При встрече с его взглядом, посетители дружно улыбнулись и тактично отвели глаза. Ну ясно, по его душу! И хотя возраст у консилиумно сидящих был довольно различный, было в них что-то удивительно похожее, во взгляде, что ли? Взгляд был ласково насторожен и профессионально остр — нож, который убивает, даже не ранив. Вот почему санитары маются у дверей, а Ефим так вкрадчиво улыбчив. И вчера или когда еще?..

Он ожесточенно потер лоб, наверное, они тоже были, только он их не видел…

— Да, Андрей Андреевич, курс заканчивается, скоро домой, поэтому мнение одного специалиста должно быть подтверждено авторитетным мнением его коллег. Вениамин Александрович и Александр Вениаминович, известные в наших кругах специалисты, тоже очень хотят помочь вам. Но об этом позже…

Ефим Григорьевич снова привлек к себе внимание Фомы.

— Итак, о Докторе мы узнали. Мэя… О ком вы бы хотели узнать еще?

Фома зевнул, хотел было закрыться, подавить, но потом передумал и протяжно по-звериному “эхнул” прямо в испуганные глаза коллег Ефима Григорьевича, чуть не откусив нос одному из них. Оба специалиста разом откинулись, испуганно выпучив глаза.

— Хорошо, вам надо отдохнуть, Андрей Андреевич. Нам тоже! — сказал Ефим Григорьевич. — Еще несколько вопросов…

Фома, кажется, рушил всю его красивую картину выздоровления, а может, наоборот, рецидива, в этой психиатрии, сам черт ногу сломит! Её можно только описывать, изображать же Фрейда и Адлера может далеко не каждый сумасшедший в халате.

Вопросы, вопросы… они были настолько нелепы и возмутительны на взгляд Фомы, что он тоже стал спрашивать, в ответ, интересуясь, давно ли они видели эпоху перемен?.. а френа лысого — Ломброзо?.. а правда ли, что сумасшедшие боятся воды?.. а вы не боитесь?.. — И хотел, кажется, плюнуть.

— Ну что ж… я думаю, на сегодня хватит, господа! — потерял терпение Ефим.

Из ваты тумана выплыли два санитара, неся смирительную рубашку, как сеть, в растяжку. Жизнь для Фомы расцветала новым вялотекущим эндогенным оттенком.

— Не надо! — осёк санитаров Ефим Григорьевич.

— Дак это? — удивился один из них, с тяжелыми руками до полу, прирожденный грибник. — Буён ведь!

— Не будет! — коротко бросил Ефим Григорьевич. — Сейчас для нас главное отдых!..

Слова прозвучали, как выстрел, после которого пропали изображение и звук.

Больше всего в жизни Фома ненавидел сюрпризы. И все время их получал. От Сати, от Доктора, теперь вот от Ефима. От Ефима, пожалуй, самый большой — книгу про собственное сумасшествие. Говорят, это тонкая грань, почти неопределимая: рассудок — безрассудство, ум — безумие, воображение — галлюцинация. Такая легкая откидная дверь туда и обратно, как в «салунах» вестерна, и большинство проходит её совершенно безболезненно для себя, не замечая, не осознавая.

Но Фому эта дверь чуть не зашибла. Вынырнув из небытия, он надолго впал в прострацию, не реагируя ни на что, потому что любое действие, мысль, чувство напоминали о действительности. Я сумасшедший?.. Тогда он пробовал читать книгу, но за каждым словом текста вставали настолько реальные картины его собственной жизни, той, что ему казалась подлинной, что он в ужасе отбрасывал книгу в сторону. Нет!.

Приходили с уколом. Снова небытие. Он снова брал книгу: нет, не может такого