От щелчка пальцев вырос тясицу106, из глины сформировался фуро107, на котором закипала колодезная вода. Ароматизированные пары возносились к виноградным лозам, заменявшие чайному домику крышу. Высокие окна, выходящие в зеленеющий ро-дзи108, были наглухо закрыты, чтобы ничто не отвлекало от беседы. Читерство…

– Ён Нгуен, вы пришли все вместе навестить меня? – изобразила она удивление.

Она встретила их в опрятном кимоно, подобающем предстоящему чаепитию. Внешность дряхлой старухи перед их появлением она преобразила: седые волосы заплелись в косу до колен, длинные желтые ногти укоротились, задубевшая кожа посветлела и разгладилась.

– Воспользовались приглашением прийти на чай, – в один голос ответили близнецы.

– Неужто простой визит вежливости? Или задумали переродиться? Но расскажете об этом после. – Она пригласила их пройти через ро-дзи по необтёсанным плоским камням, блестящим от свежевыпавшей росы.

Сняв ботинки, Ёны прошли внутрь; низкий вход в тясицу заставил их поклониться. Чиёко, как того требовал ритуал, проследовала за босоногими гостями с минутным опозданием.

– Давно же у меня не было посетителей, – поклонившись, заговорила хозяйка рассевшимся на татами Ёнам. Из токонома109 она достала свиток и зачитала мудрое изречение: – Чем дальше уезжаешь, тем больше о тебе забывают.

По древнему обычаю содержание свитка становилась темой беседы. Чиёко не знала, с чем пожаловали Нгуены, поэтому выбрала то, что было близко ей самой.

Она заняла место в круге. До чаепития подала тофу агедаши с карамельным соусом, изысканно уложенные в коротких бамбуковых стеблях, рассеченных вдоль. Подавая пример, она приложила черенок к губам и отправила легкую закуску в рот. Ёны попробовали угощение, поблагодарив хозяйку. Они обратили внимание на растрескавшуюся деревянную тябако110.

– Какой интересный водопад. Напоминает корни огромного дерева, – восхитился один из Ёнов мрачными тонами суми-э111.

– А под этим углом вода будто стекает с краев, – добавил второй.

– Это из детства. Когда я была девочкой, маленькой земной девочкой, у нас в семье была идентичная тябако. Мама дорожила ею, а папе она не нравилась. Он говорил, что для них эта шкатулка маловата.

– Ты была…

– Гомосапкой. Я и сейчас остаюсь ею, – не без гордости заявила Чиёко. – В школе одноклассники таких, как я, оскорбляли гамадрилами, а учителя политкорректно называли нас анархо-примитивистами. Сколько таких «политкорректных» терминов было? Индивиды с архаичными биологическими потребностями, особи с пониженным интеллектом… Всего не перечесть.

– Кстати, погода сегодня замечательная. А воздух какой!

– Эти воспоминания не напрягают меня, – ответила распорядительница чайной церемонии на попытку направить разговор в русло умиротворения, как того требовал этикет.

Ёны поклонились, продемонстрировав готовность слушать продолжение.

– Я обожала родителей, братьев и сестер, бабушек и дедушек. В семье я была самой младшей. В ту далекую эпоху межвидовых войн, когда Азиатский Союз бесконтрольно присоединял соседние страны, большинство детей появлялось на свет из искусственной утробы, а нас родили по-настоящему. К моим двадцати земным годам наша семья распалась. Сестры разъехались кто куда, старший брат Ивао погиб, а Нобу пропал без вести. Я жила по соседству с родителями, а они говорили, что не такие старые, чтобы я за ними присматривала. Помню седую маму. Она звала меня Ёко… Моя малышка Ёко… Сгорбленный отец с палочкой. Он обещал заботиться о маме, поклялся, что справится, когда меня пригласили на работу в столицу. Много лет подряд я навещала их по выходным. Поздно вечером в пятницу садилась на поезд, а в воскресенье возвращалась. И каждый раз мне приходилось знакомиться со своей мамой. – Чиёко, помолчав, бодрым голосом сказала: – Что ж, к чаю все готово.

Это был сигнал, чтобы гости на время покинули тясицу, пока хозяйка меняла в токонома свиток на композицию из цветов. Выбор пал на бело-розовый душистый горошек, символизирующий прощание, и синий колокольчик – благодарность. Серебряная камелия, как намек на томление, могла быть растолкована превратно.

Чиёко вышла в ро-дзи, чтобы позвать корейских гостей, любовавшихся ее дивными растениями.

– Потрясающая красота! – восхитился один из них.

– Мама учила меня, что человеческая душа – это сад, а с заботой посаженые деревца принесут плоды в будущем.

В тишине, под сосредоточенным вниманием физиков-близнецов Чиёко залила кипятком маття112, сладковатый аромат которого перебил древесные запахи сада.

– Удивительно, как долго вы продержались. Ваши сознания не сгнили от одиночества, вы не просили стереть вам память.

– И не попросим.

Чиёко тепло улыбнулась последнему Ёну. Внешне они были неотличимы друг от друга, но в четвертом чувствовался особый дух – какая-то пылкость, бодрящая одержимость, столь восхитительная для нее. Широ определенно стал ее любимцем.

– Однажды я подглядела за тобой на правах главного администратора, – созналась она. – Следить за порядком входит в мои обязанности. Вы не представляете, во что скатывались не ограниченные правилами люди, не прошедшие моно-но аварэ. Я предвкушала увидеть моральное разложение, инфернальные муки. Как же я была удивлена, когда очутилась в Пусане. Ты сотворил город по воспоминаниям, и мне приятно было видеть тебя шагающим по площади Моря Дирака в сторону НИИ.

– Мне было комфортно трудиться в прежнем кабинете. Мы часто собирались вчетвером и работали.

– Других я не заметила, только тебя, перепачканного белой пудрой.

– Я тогда увлекся новым хобби.

– Оно меня впечатлило. Признаюсь, поначалу было жутко видеть тебя в пустынном городе среди каменных изваяний. Подумать только, ты научился извлекать из мрамора гнев, скорбь, радость, тщеславие. А те ангелы, приносящие одиноким матерям детей, их умиленные взгляды из-под тонких, полупрозрачных ресниц… Особенно поразила женщина, освобождающая ребенка от оков. Я почти прочла по его губам вырывающееся слово «мамочка». Меня пробрало до дрожи. Похоже, каменных жителей в твоем городе было больше, чем в настоящем. Не буду спрашивать, что натолкнуло тебя на такое необычное увлечение.