– Чиёко, ты пробыла здесь с самого начала и заслужила покой, но мы не можем тебе в этом помочь.

– Можете. Я просила об исключении из Совета, и мне поставили условие: подобрать на мое место подходящую кандидатуру. Любой из вас справится с работой даже лучше меня, поэтому дело за малым. Кто-то из вас должен добровольно вступить в Совет.

– Я бы согласился, – сказал один из Ёнов.

– И я, – поддержали другие.

– Но, чтобы по-настоящему перезагрузить время, нас не должно быть здесь, – пояснил четвертый Ён.

– Неразрешимая дилемма. Вы отказываетесь от моего предложения, а я не принимаю вашего. Какая разница, продолжу я страдания или с перезагрузкой вновь пройду путь и опять приду к тому же. Поскольку результат одинаков при любом исходе, я предпочту текущее положение дел.

– Это будет полная перезагрузка времени, затрагивающая в том числе и этот компьютер. Ты не будешь помнить ни этого разговора, ни временных петель – ничего.

– Это не решает проблемы. Я опять проживу вечность и буду мечтать о смерти. – Она оглядела их скованную задумчивость.

– Чиёко, ты же способна создать неотличимую от реальности иллюзию?

– Вы желаете принять моно-но аварэ? В этом я вам не откажу.

– Как насчет пари?

– Я не очень азартна, – уклончиво ответила она, – но любопытна.

– Давай так: ты сотворишь точную копию погибшего мира образца 2475 года, а я отправлюсь в ту симуляцию и попытаюсь спасти человечество. Если история повторится и Черный эфир разрушит Землю, я вступлю в Совет. В противном случае ты запакуешь мое сознание в абиграмму и отправишь ее в реальное прошлое, – предложил четвертый Ён.

– А ты не боишься, что твоя победа мне невыгодна?

– Надеюсь, ты не будешь обманывать.

– А ты хочешь, чтобы было совсем легко?

– Хорошо, чтобы окончательно уговорить тебя, один раз считаться не будет.

– Какая самоуверенность! На что еще ты готов, чтобы спасти Землю? – колебалась Чиёко.

– Вытерпел бы вечность, – ответил он не задумываясь.

– Звучит как добровольное согласие на вступление в Совет.

– Только если Черный эфир не уничтожит Землю. Так ты принимаешь пари?

– Ты так и не отпил чая. Я с такой любовью заваривала его.

Последний Ён поднял все еще горячую пиалу и отхлебнул тонизирующего напитка.

Он всегда верил, что однажды покинет ненавистный континуум Японской ноократии117, и по этой причине, чтобы не утратить связь с настоящим, в отведенном для его разума мирке заковал себя в привычную физическую сущность, подчиняющуюся естественным законам природы. Из кирпичиков воспоминаний он воссоздал Пусан, каким его знал, и сутками напролет трудился в НИИ возрастания энтропии. Осмысление возникшей временной аномалии стало целью его существования. Для исследовательской работы он привлек Ёнов-двойников, что отправили свои оцифрованные копии в прошлое, и вчетвером они с переменным успехом трудились над сложнейшей научной теорией. Работали много и усердно, но бывали периоды, когда отчаяние брало верх, погружая в тягостное уныние, или, пущенные по ложному следу математических вычислений и пришедшие в тупик, они ввергались в такую безысходность, что бросали исследования. В такие периоды – а было их несчетное множество – Ён ненадолго оставлял дела, чтобы, отдохнув, начать все снова. А когда добивался видимых результатов, изредка баловал себя всевозможными хобби. Он перепробовал все: от шахмат до гольфа, от дайвинга до альпинизма. Во время очередного подъема на отвесный утес, выдалбливая пробойником углубление для скального крюка, он решил испытать себя в творчестве. Первые робкие попытки созидания были из песка, льда и податливого олова, но, наращивая в себе таланты, он переходил от простого к сложному, пока не придумал заселить город изящными творениями из мрамора. Так он трудился и отдыхал, встречался со своими близнецами, и миллион лет пролетал одним днем, как если бы Земля каждым своим оборотом вокруг светила отмеряла секунды, а не года. И вот когда теория временных петель окончательно сформировалась – кажется, это случилось незадолго до того, как Меркурий был поглощен Солнцем, – Ён испытал серьезные опасения относительно того, удастся ли ее вообще доказать, настолько сложным казалось их детище. Но не успела распадающаяся Солнечная система вылететь из диска Млечного пути из-за гравитационного воздействия надвигающейся Андромеды, как они уже завершили работу, с блестящим результатом которой и отравились к Совету Пятерых. Ёна выслушали и дали ему шанс, правда, пока в тестовой среде, но если у него получится не допустить заражение планеты, он перенесет свой опыт в реальный мир.

Небытие.

Мысленно гребет вперед, но тело сопротивляется некой субстанции, обволакивающей, плотной и достаточно легкой, чтобы он мог дышать. Она повсюду – вокруг и в нем, растворяет его на атомы. Впереди огненно-красная точка. Она летит навстречу.

Монотонный писк покалывает в барабанные перепонки, повторяясь снова и снова, усиливаясь до рези. Медикаментозные запахи вызывают тошноту, яркие лампы сверлят красным сквозь опущенные веки. Звучание далеких голосов становится отчетливее. Раздражители навалились неподъемной тяжестью, их не прогнать обычной силой мысли. Он вынужден покорно терпеть режущую боль в каждой частичке тела, словно его разделывают на куски.

Его духовная сущность, в противовес буре физических ощущений, маялась в каком-то напряженном штиле. Где те миллионы выразительных оттенков эмоциональных граней? Почему тревога и надежда, страх и умиротворение не вступают в междоусобную войну? Маленькая победа над Чиёко воспринимается как что-то обыденное. Вроде он должен ликовать и одновременно беспокоиться о предстоящей миссии, но нет, его чувства разлиты по банкам, законсервированы и расставлены по полкам. Каждую емкость можно взять в руки, покрутить, рассмотреть: вот здесь волнение, а там радость, что затерялась между пузырьком гордости и крошечным флаконом восторга. Ощущения, такие отчужденные, будто не его вовсе. Какое знакомое и вместе с тем неприятное чувство из тех времен, когда он пользовался аэроэкраном.

Ён медленно открыл глаза. В глухом подвальном помещении кушетку окружили три клона во врачебных халатах. За знакомыми лицами Сабуро, Сейджи и Ичинами скрывались сотрудники посольства. Он не отличал их друг от друга, а наугад раздал им имена. Ён ощупал себя через легкую ткань пижамы, на которой от кровоточащих ссадин остались следы, а также запах плюрипотентного геля. Левую руку стискивала негнущаяся перчатка – блокиратор сигналов аэроэкрана. Рядом валялись порезанные лохмотья делового костюма.

– Добро пожаловать в одиннадцатое апреля 2476 года, – поприветствовали его японцы.

– Семьдесят шестой? Почему не март семьдесят пятого?