Ведь и как я сказал же еще ранее — уже сам взрослый и самостоятельный… все же и сам решу, как и приму же так же решение… и всю же ответственность за себя, как и за все же то, что бы из этого ни вышло и как бы все ни произошло, возьму на себя же… Так все и будет. И даже, как и дальше, больше! — Вдохновился и воодушевился он, расправляясь не только лицом, но и фигурой, расплываясь теперь уже и до конца в удовлетворенной и счастливой, довольной улыбке. — Главное, что все уже сложилось! Мы подумали и… я решил. Сам выбрал! Теперь лишь — дело за малым…

— Ага! И удалым… — скривилась теперь уже она и покачала головой, все еще не веря, хотя против глаз и того, что она недавно сама видела, как и сама же подчитала не один раз, уже никак не попрешь. — Надо же так, а! Двух же пальцев мне не хватило до твоих девяти… а мы ведь еще и не все аргументы-то рассмотрели… чтобы хотя бы сравнять по фактам и вновь продебатировать.

— Не расстраивайся! — Подмигнул ей русоволосый и, быстро приблизившись, легко обнял, чтобы она не успела не то что это как-то понять, а и так же ведь иначе среагировать. По большей же части — отрицательно. А когда подметил, как она только еще начинает упираться и неловко вырываться из его же рук, тут же отпрыгнул к стене и закинул на спину свой рюкзак. — Когда я выйду на сцену в гранд-финале — я попомню тебя добрым словом! — И гордо подметив это, как и то, что чуть ли и не последнее же слово оставил из них за собой, тихо хохотнул за спиной же уже и вставшей наконец перед ним, как и окном, чуть отойдя же еще и от последнего Софии, помогая ей сделать то же самое, но уже с ее рюкзаком.

— Конечно! И средним пальцем. С двух же рук… Там так-то цензура! Будут все подобное и не запикивать и в квадратиках размывать… за-блю-ри-вать. Не забудь! — Кинула и кивнула же ему в благодарность, как и на прощание брюнетка, решив все-таки успеть и уйти первой, как и не дать, не оставить все же и до конца последнее же слово за ним. Все же это — ее территория. С ее же принципами. И пусть не самой же игры. Но зато она же сама, как и ее же правила ее. Как бы он ни пытался думать и представлять же это все иначе и по-своему.

— Не забуду! — Крикнул ей в ответ и уже вслед и в спину Святослав. И чуть тише затем еще добавил, зная и так, что она это услышит, но и все равно же решил еще немного продлить этот момент, ведь и кто знает — вдруг больше и не встретятся. А даже если и встретятся — надо же ведь и до конца оторваться, девочка девочкой, пропускать нужно, бить нельзя, но и побесить же так сказать можно, на посошок и для легкой походки на органически-натуральном естественном топливе пригоревшей и уже ее как и из пятой точки, но только и если все же еще осторожно. — И тебя не забуду. Спасибо большое теперь уже точно и как никогда от души — за жизнь и… за все!

— Ради всего… Кхм! — Крикнула она ему от выхода, развернувшись на пятках, но так и не вернулась, как и не постаралась же вновь снизить голос — все равно же уже уходит. — Только без слез… слюней и соплей… прошу! Такой уход же испортил…

— А тебе вот прям обязательно и со всеми последнее слово за собой оставлять, да? — Усмехнулся паренек, продолжая неотрывно смотреть ей вслед и провожать глазами спину.

— Естественно… — махнула она ему правой рукой над головой и исчезла из поля зрения. Но спустя мгновение вновь появилась в проеме двери будто и что-то же забыла и вот вспомнила. И пусть лишь на верхнюю же часть своего тела, но и выглянула же все же ей из-за угла с хитрым блеском в карих глазах, — …как и уходить в тишине и молчании под стук собственных же шагов… без аплодисментов и криков «на бис»… м-м-м! Чего и тебе сердечно-почечно и от всей же уже своей души, как и тела желаю! Пока… певичка.

Глава 8

* * *

…Глупые судьи…

****

Вновь восседая перед своим светло-коричневым деревянным шкафом-купе с зеркалом же в полный рост, но уже и в белой тканевой пижаме, состоящей из длинной майки и коротких шорт, надетой на голое и еще довольно влажное после душа тело с еще и так же ведь не до конца высушенными, но уже и начавшими виться на концах темно-каштановыми волосами с полностью же смытой всей косметикой и в позе лотоса, София вновь бегала своими уже и уставшими карими глазами от своего же все еще сиреневого ежедневника с синей же шариковой ручкой меж его станиц до зеркала и обратно. Только и в этот же раз — ничего толком, как и в принципе не записывая в него, а только лишь читая и вычитывая написанное ранее. Рассматривая все это, как и видя же себя сейчас, со стороны. И будто бы впервые. Собственно, так оно и было — ведь для нее как и ни для кого все же и в принципе было впервые. В новинку. И как естественно же: в первый раз. Как и мелкие же серые овальные и синие округлые синяки, расцветающие на слегка смуглой, но больше же и бледной ее коже сейчас, начинающие параллельно еще и уже понемногу темнеть на несколько же тонов: приобретая темно-серые и темно-синие, темно-фиолетовые и почти что черные цвета ее собственной ч/б радуги. Становясь же при этом еще и грубым для девушки и из уст же все еще парней, но и не для нее же самой черным и плотным рисунком, расползшимся по почти что уже и всей левой стороне ее тела — как черное и на белом. И в белом.

В этом была какая-то своя лирика и своя же эстетика. Как и была же своя боль! С жалостью и страданием. С состраданием и скорбью. Заключавшаяся же как ни странно именно в этих самых рисунках. Которые сначала будто бы и прикрывали всю эту красоту. В виде и все тех же гематом — синяков с кровью. И были