Он вышел из-за стола и наклонился к Фоме, лицом к лицу. Улыбка превосходства блуждала на его губах.

— И какие, позволь узнать, ненормальный?

— Ну… — Фома растерялся, а какие, действительно, доказательства? — Что-оо… книга выдумана.

— Ну, ты нагле-ец!.. — Ефим рассмеялся ему прямо в лицо. — Даже Гоголь не требовал этого от Белинского!.. Как же я тебе докажу это?

— А вот докажи! — воодушевился Фома.

«Вот ему!» — стремительным локтевым сгибом подумал он.

— Н-да?.. Ну, хорошо!.. — Ефим выпрямился, подошел к двери и выглянул. — Петрович, Палыча приведи! Впрочем, нет, аккуратно пригласи, он ведь нежный!

— Да он здесь, Ефим Григорич!.. — Показался рукастый “грибник”, который пугал Фому вакуумным клистиром и скруткой. — Под дверями, как кот вьется… чувствует, зараза, что об ём, и вот, понимаешь!..

Санитар не договорил, показав рукой, как вьется этот Палыч.

— Прекрасно!..

Дверь снова открылась, и Фома увидел его превосходительство государственного советника сэра Торобела Меркина. Он широко открыл глаза. Сомнений не было: высокий, лысый, с усталыми складками возле рта, только какой-то неухоженный. Фома потрясенно посмотрел на Ефима, смеющийся взгляд того был приговором.

— Маркин! — представил он. — Терентий Палыч. Прошу любить!

Фома почувствовал, что краснеет, как будто его поймали за чем-то постыдным.

— Терентий, ты когда перестанешь гадить на дорожки? — строго спросил Ефим, налюбовавшись на Фому. — Пора бы уж перестать ронять говно, два курса тебе провели. Пожалел бы хоть Петровича, всю руку он об тебя!..

Фома не верил своим глазам, слишком все напоминало дешевый спектакль. Но именно эта дешевка больше всего и убеждала, истина не скупится на банальности. Терентий Маркин, даже в таком, неприглядном виде, со странно недобритым, словно неровным лицом и лысым исцарапанным черепом, действительно был очень похож на тайного советника короля, одно лицо. При упоминании же о Петровиче в кабинете сильно запахло, Терентий Палыч стал кружиться на месте, приседая и как бы пристраиваясь.

— Ефим Григорич, Ефим Григорич! — испуганно бормотал он, держась сзади за портки.

— Э, э! — Ефим поспешно открыл дверь. — Петрович, как бы он и здесь на ковер!..

В дверях, стремительно и бесшумно, появился рукастый Петрович и потянул Маркина в коридор.

— Это он, Ефим Григорич, он все круги!.. — Маркин еще хотел что-то добавить, но ударился головой об косяк, вылетая, вслед за мощной рукой Петровича, в коридор.

Фома медленно повернул голову к Ефиму, который стоял с улыбкой, расставив руки в позе доброго дядюшки, раздающего подарки: довольны? Или еще чего желаете?.. Из глубин сознания всплыла еще одна фамилия, упоминавшаяся Ефимом.

— А Илюхин, это? — неуверенно проговорил он и сам же себя перебил. — Да нет, не может быть!

— Как не может? — радостно захохотал Ефим. — Еще как может! И догадка твоя совершенно верна, отдаю должное твоей сообразительности. Ты же все прекрасно понимаешь, только прикидываешься! Правильно, это мэтр Иелохим, или как ты скабрезно оговорился: Неуловихуй! И ведь как верно, не уследишь: то пьян, то избит!.. Восхищен!.. Показать?

Нет, только не это!

— А впрочем, — добавил Ефим, видя его нерешительность, — ты все равно скоро его увидишь, я снова перевел тебя в общую. Пора адаптироваться в социуме!

Всю ночь Фома не спал, еще и потому, что кто-то из сумасшедших кричал до рассвета: вода! вода! много воды! кругом вода! — стараясь убедить, сдуру, не только персонал, но и соседей по палате, что сумасшедший и что диагноз не случаен. А сосед по койке яростно мастурбировал, словно испытывал летательный аппарат на хуевой тяге, разочаровавшись в аэродинамической. Но главное, что не давало спать — мысль о собственном сумасшествии. «Неужели? — падал он всю ночь в отчаянную пропасть. — Неужели это так? Но почему я тогда спрашиваю себя об этом?.. Я ведь не должен тогда спрашивать!»

На следующий день поражение и позор Фомы продолжались.

— Ну хорошо, а Сати? — не сдавался он, в последнем отчаянии. — Кальвин, Моноро, Джофраил?.. Гея, наконец?

Мэю он целомудренно не упомянул, не желая пачкать это имя здесь, даже если она фантом.

— А ты уже познакомился с Илюхиным? — улыбнулся Ефим.

Фома опустил голову. Мерзкий старикашка уже с утра бессонной ночи достал всех картонными кругами, которые постоянно прятал, потом забывал и требовал новые.

— Мало тебе! — укоризненно покачал головой Ефим. — Растравить себя хочешь? Стоит ли?

Фома упрямо мотнул головой.

— Ну, сам понимаешь, — сказал Ефим, — многие твои коллеги уже выздоровели, слава Богу! Разве теперь всех соберешь?.. Сатин, например, давно выписан. Хотя я уверен, что именно он все дело замутил, алкоголик!.. Все эти его кастанеды, гурджиевы, блаватские, фэнтези чумовые… вы словно рехнулись тут!.. Ну, а многих твоих персонажей я до сих пор не расшифровал. Моноро, Джофраил — поди разбери, что у тебя там в голове творится и где ты их, действительно, видел? И видел ли? Ты и соврешь, не дорого возьмешь, а?.. Художник, демиург!

Ефим остановился у шкафа, погладил бюст бородатого мужчины из черного дерева.

— А женщин здесь, кстати, нет! — вспомнил он, так как Фома продолжал молча переваривать информацию. — Кроме персонала, конечно. — Это у тебя общая идея, планетарная. Веру ты, кстати, принимал за Гею. Похожи, не правда?

Фома был вынужден признать, что сходство есть.

— С женщинами у тебя вообще какой-то бзик, всё замешано на них! — продолжал Ефим. — Идея, так сказать, фикс. Какие-нибудь проблемы? — вдруг поинтересовался он, пронзительно сверкнув глазами.

— Да-а, с Фрейдом ты явно на дружеской ноге… — Он постучал ногтем по бюсту главного революционера ХХ века. — Словно одни фекашки в детстве рассматривали, а? А?.. Нет?

Он поставил Фрейда на место, провел пальцем по поверхности шкафа, проверяя чистоту и удовлетворяясь ею.

— Да ты не переживай! — продолжал он уже совершенно по-свойски. — Зато писателем стал! Может, даже и читать будут, сумасшедших-то знаешь сколько!

Сумасшедших было действительно много, полная палата и Фома быком смотрел на всякого,