по Аристотелю: форма есть стержень вещи, форма – категория качества и порядка, т.е. гармонии (Флоренский 1990: 256). Но форма – не сущность: сущность и форма явления – разграничены, причем качественное изменение формы прерывное, без промежуточных стадий и этапов – скачок во времени и в пространстве, а

«переход от одной формы явления к другой есть изменение» (Флоренский 1985: I, 203).

По мнению Бонецкой, культ формы у Флоренского определялся его полемикой с Лейбницем, с его пониманием непрерывности: качественное изменение дискретно (увлечение начала XX века).

Бытие, с точки зрения формы, предстает таким образом:

«Идея группы как синтез множества с единством, есть основная категория познания. Внутренняя суть, как данная в непосредственном испытывании, является невыразимой в рациональных формулах»,

и только номиналист может усмотреть в единстве бытия «нечто кажущееся» (Флоренский 1994: I, 682).

Идея – это лик.

«Большую ценность представляет учение Флоренского о том, что идеи Платона являются живыми конкретными личностями, а не абстрактными понятиями. Следует, однако, отметить, что под этими личностями Флоренский понимал нечто более высокое, чем человеческое я (например, расу, нацию, человечество и т.д.). Флоренский справедливо отмечает, что „личные идеи“ нашли признание во многих религиях» (Лосский 1991: 244).

Иначе, сурово, но справедливо пишет о том же Р.А. Гальцева:

«Все, что попадает под его перо, претерпевает радикальную трансформацию; идея изымается из родного контекста, из равновесия с другим началом, доводится до крайности и противополагается ему. Предшествующий мыслитель-донор обычно вообще не упоминается в качестве идейного источника, но часто он служит той самой „удушенной жертвой“, за счет которой всегда жило авангардное искусство» (Гальцева 1992: 153).

Например, многое заимствовано у Канта, и Кант же – постоянный предмет критики Флоренского. Всё это напоминает современную ситуацию в московских научных кругах, тот же стиль изложения.

Символическая концепция искусства у Флоренского завершается типичным для него утверждением:

«Если есть „Троица“ Рублева, значит, есть Бог!»,

а София есть творение в аспекте его святости. София для Флоренского – красота как таковая – Форма форм.

14. Этика слова

Все работы Флоренского по философии слова связаны с этической оценкой слов, символов, идей. Язык важен только как средство фиксации символов, необходимых в построении человеческой культуры, в ее спасении от мертвящей энтропии.

«Всё-всё, что ни видит взор, – всё имеет свое тайное значение, двойное существование и иную, заэмпирическую сущность. Всё причастно иному миру, во всём иной мир отображает свой оттиск» (Флоренский 1994: 38 – 39)

– почти теми же словами выражал эту мысль и Григорий Сковорода. Всё цело и всё живое

«в этом соединении субъекта и объекта, в слиянии, которое зачинает уже действие, и действие которого есть воплощенное слово» (там же: 43).

Все категории «Блага» Флоренский рассматривает специально и подробно: красота, истина, польза (там же: 33). Онтологизм мышления Флоренского (и не только его) определен его эстетизмом (Бонецкая 1993: 104), и человеческое бытие Флоренский подчинил не расхожим формулам «я» или «ты», но – «он». Тщательно исследовал этот вопрос Г.Л. Тульчинский (1996: 26 – 27). Согласно схеме Флоренского, личность в благодати органично усваивает все слои бытия – в символическом их преломлении, и потому красота предстает как жизнь, творчество, утверждение бытия. Сердечный центр человека недоступен для взора другого – и одновременно он есть взор Абсолюта; антиномия «сердце – голова» также разработана Григорием Сковородой, и в том же направлении: любовь соединяет все противоположности и оказывается выражением глубокой сути человека. В этой картине мира личность предстоит как стремление к истине и красоте (без «пользы»), вмещенной в мистико-религиозную сердцевину бытия. Иначе как символом такое представление о единстве субъекта и объекта не передашь. Учение о личности Флоренского полно своеобразия. Личность, по его понятиям, есть инвариант триипостасности лица, лика и личины (Флоренский 1985: 209). Ни в одном из фрагментов лингво-этимологического анализа русских слов Флоренский не достигал такой полноты анализа, как в данном случае.

Лицо как синоним явления лишь в размытом виде («прикровенно») представляет свою сущность («лицо – это сырая натура» – в ней только природное), тогда как

«лик есть проявленность именно онтологии»

– образ Божий с потенцией духовного совершенства («подобие»).

И только к отношении к лику

«лицо получает четкость своего духовного строения, в отличие от простого лица»:

«лик есть осуществленное в лице подобие Божие».

Поскольку лик по-гречески называется идеей, создается отношение («отношение важнее фактов») идеи-лика к своей отрицательной проявленности.

«Полную противоположность лику составляет слово личина»

(маска, ларва). Несоответствие лица лику делает его личиной («тогда оно есть личина»), то есть

Рис. Λ: Личина ← Лицо → Лик

И в этой, этической по существу, формуле Флоренский выражает всё ту же идею связи духовного и мирского (идеального и реального) опосредованно через символ. Лицо здесь выступает в той же функции, что слово в собственно лингвистических пассажах Флоренского; это – символ. Триединство личности предстает как бы зримым (умопостигаемым) символом всех феноменов, метонимически исходящих друг от друга, но онтологически данных в личности, в субъекте, в человеческом «я».

Соотношение

лик < лицо > личина

изофункционально и семантически тождественно уже рассмотренным нами соотношениям, в том числе:

· идея < слово > вещь

· символ < понятие > образ

· этимон < концепт > внутренняя форма

и пр.

Входя друг в друга, они на каждом следующем уровне восприятия предстают как содержания своих более внешних форм. Одновременно они и символы чего-то иного, и содержания себя самих.

Теперь понятно, что многие упреки в адрес Флоренского, вынесенные в начало главы, пришлось бы снять.

ГЛАВА XVII.

ЭТИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ СЕРГЕЯ БУЛГАКОВА

Чеканка слов есть вместе с тем и чеканка мысли.

Сергей Булгаков

1. Философия

«Один из самых русских философов», по определению С.С. Хоружего, и, видимо, потому, как следует понимать, «его философский стиль вопиюще эклектичен» (Хоружий 1994: 99 и 98).

Линия философствования у Булгакова соловьевская (сохраняются многие его символы), но заметно и влияние Канта, за что Хоружий осуждает Булгакова («крутой замес кантианства» в том, что сохраняется весь понятийный аппарат Канта); «для Булгакова Кант несомненнее Маркса», – замечает и А. Гулыга (1995: 179), а Бердяев, напротив,