Возвращение к спорам между номиналистами и реалистами налицо, хотя и дано в скрытом виде. Являясь крайним реалистом, Булгаков, несомненно, говорит о реальности мыслительной (мыслимой) субстанции:

«В этом смысле средневековый реализм (в сущности лишь повторяющий сущность платоновского учения об идеях) есть сама истина. Общие понятия имеют реальность как общие сказуемые (идеи) многих подлежащих, и человек, человечество есть общее сказуемое для всех человеческих ипостасей, или подлежащих» (там же: 443).

Вместе с тем Булгаков ставит знак равенства между словом и идеей (там же: 365), сопрягая их в «образе» эйдоса – сказуемого:

«сказуемое же всеобще, есть понятие» (там же: 406).

Это, похоже, номиналистическая точка зрения «со стороны вещи» под недреманым оком субъекта ипостаси. В треугольнике Булгакова совмещены (склеены) сразу два отношения: отношения семантического треугольника даны на линии B – C (это субстанциальное мыслительное отношение), в сдавленном виде здесь фиксируется «движение от образа к Первообразу» т.е. от вещи к идее (там же: 418), а отношение субъект-объектное – на линии A – B (это ипостасное материальное соотношение как воплощение идеи в слове). «Сдвиги триад», представленные в диадах на традиционном примере истолкования ипостасей Троицы дает сам Булгаков. Он говорит (там же: 437) «о угле»

Рис. L: B – A – C.

С этой точки зрения рассмотрена философия Нового времени и конфессиональные разночтения символа. Православный священник, разумеется, не приемлет filioque, но Дух в его символе неожиданным образом исходит одновременно и от Отца, и от Сына.

«Математическое» следование предполагает нейтрализацию оппозиции в третьем (как у католиков), а не родо-видовые отношения типа синекдохи, которые и определяют символический тип мышления всех русских философов.

Если же «снять» уже уплощенный в предыдущих суждениях семантический треугольник мыслительной категории и вписать его в новую схему Булгакова, то и на «реальном уровне» останется то же расположение элементов: A – субъект-слово, B – понятие-идея («понятие-символ»), C – бытие-вещь. В этом случае Булгаков типичный реалист, поскольку «сказуемое» и «связка» новой его проекции «субстанции» оказываются одним и тем же, представлены как части целого: связка – часть составного сказуемого. Таково это метонимическое соединение идеи с вещью, присущее реалисту, родовая черта каждого реалиста.

Невольный «номинализм» Булгакова не есть ли дань традициям западноевропейского научного знания, в конечном счете – Канту? Споры с Кантом даром не проходят, следование его схематизму остается («непереваренный Кант»). Возможно также, что действие в ноуменальной сфере влечет к номинализму, а переход в сферу феноменальную всё возвращает восвояси, к природному реализму. Правы ведь и номиналисты, и реалисты, «но по-разному» (Булгаков 1917: 230).

Но продолжим чтение Булгакова.

«Сказуемое состоит из идеи и связки. Последняя не есть только грамматическая часть предложения, но и мистический жест, исполненный глубочайшего онтологического значения.

Связка придает значимость сказуемому, осуществляет его значение как раскрытия природы подлежащего, из идеального переводит в реальное (вот этот переход. – В.К.)»,

связка всего лишь отношение (Булгаков 1993, I: 367 – 368), поскольку и

«бытие мыслимо лишь как связка» (там же: 398),

а

«бытие как связка, как отношение, ровно ничего и не содержит, что можно было бы отвлекать» (там же: 473).

В эксплицитном виде схема Булгакова предполагает все три возможности философствования в слове. Он, в сущности, одновременно говорит о философии связки (там же: 376), философии сказуемого (там же: 403), о философии имени он писал всю жизнь; что же касается философии эгоцентрических слов (по терминологии Ю.С. Степанова (1998)), ей Булгаков посвятил свою «Трагедию философии», показав, что подобная философия есть конец философии. И не ошибся.

5. Суждение

Собственно говоря, всё учение о слове-логосе – имени-идее Булгаков дал в «Философии имени». Исходя из имени как слова, ближайшим образом совместившего в себе все признаки идеального и реального, Булгаков изложил здесь философию предиката, в основе которой лежит философия субъекта, данная в форме тех самых «эгоцентрических слов». В изложении Булгакова это еще нерасчлененное множество точек зрения «мнений», которые определяются установкой на субъективное сознание, но используют средневековые представления о параллельности двух миров – небесного и земного, данных метафизически как сущность и явление.

Основой всего, онтологическим каркасом сущего является троичность («ибо человек – по образу и подобию Божьему», а Бог триипостасен). Именно потому в основе всякого знания лежит суждение, которое также троично, а «человек мыслит суждением», более того, он «в известном смысле сам есть суждение: Я есмь нечто, некое A».

В «Трагедии философии» (там же: I, 391), которая здесь цитируется, Булгаков говорит, что Я есть подлежащее-субъект, к которому всё остальное – сказуемые; целое раньше частей, поэтому, по мнению Булгакова, безличные предложения типа скучно, досадно, светает – также относятся к я (которое в суждении опущено).

«Суждение, оно же грамматическое предложение, онтологической основой сводится к типу: Я есмь нечто»,

причем Я – есть ядро – сущее, но не существующее, а сущее понимается как центр окружности – точка, немыслимая в другой точке:

Рис. O: Сущее (центр) ↔ Существование (окружность)

Центр сущего всего лишь направление, связь с точками на поверхности окружности, это – сила, энергия движения, тогда как точки на полусфере суть функции этой точки. Удивительно сходство этого рисунка с тем, как изложено в Ареопагитиках соотношение между разными этическими категориями, например, в сфере «вины»: грех – вина – вещь (Колесов 2002: 320).

Бердяев распознал в этом идею софийности, поскольку

«здесь ставится проблема о третьем начале, которое не есть творец и не есть тварь, а есть божественное в тварном мире»,

что соединяет божеское и тварное (Бердяев 1991а: 2, 18).

Я в этом смысле есть одновременно и сущее, и субъект, и подлежащее, и ипостась:

«Я как субъект есть подлежащее для всякого сказуемого»,

и тело мое – тоже сказуемое к Я, поэтому Я никогда не может быть нулем. Это, в известном смысле, Абсолют, точка отсчета, ноумен, но настолько синкретичен в своей сущности, что требует расшифровки.

Однако ясно, что это – не понятие.

«Ибо понятие есть образ существования, его поятие, оно принадлежит поэтому всецело к области бытия».

Вместе с тем суждение есть порождение (в сказуемом) не-Я от Я, т.е. образ иного:

«сказуемое не приходит извне <…> но рождается в духе».

Так получается логический круг,