Черчилль продолжал изучение государственных бумаг, но куда больше удовольствия ему отныне доставляло чтение художественной литературы. Например, в октябре 1953 года вместо изучения необходимых для подготовки к заседанию кабинета министров документов он использовал оставшееся до начала обсуждений время, чтобы прочесть еще одну главу исторического романа Вальтера Скотта (1771–1832) «Квентин Дорвард».

Иногда страсть британского премьера к беллетристике приводила к курьезам. Например, на свой семьдесят девятый день рождения Черчилль получил от Энтони Монтагю Брауна подарок — роман Сесила Скотта Форестера. Политик взял с собой книгу на предстоящую Бермудскую конференцию, где активно читал ее в перерыве между заседаниями. Это попало в кадр фоторепортеров. То обстоятельство, что глава правительства читает во время международной конференции художественное произведение, уже само по себе давало пищу для кривотолков. Но ситуация оказалось еще более серьезной. На фотографиях было запечатлено название романа — «Смерть французам», которое, если бы не авторитет британского политика и его широко известное франкофильство, могло бы спровоцировать международный скандал. Тем более что французская делегация также принимала участие в конференции.

В конце февраля 1952 года Черчилль вызвал на Даунинг-стрит своего доктора. Он пожаловался ему, что, сняв после обычной для него сиесты телефонную трубку, обнаружил сложности выражения своих мыслей. Он отчетливо понимал, что хочет сказать, но при этом ему на язык приходили совершенно не те слова. Так продолжалось минуты три-четыре. «Что это значит?» — спросил расстроенный Черчилль у своего врача, не скрывая опасения насчет очередного инсульта. И эти опасения не были беспочвенны. Не были они и единственными. В мае того же года Колвилл провел уикенд с премьер-министром в Чартвелле. В дневнике он жаловался, что периоды упадка у Черчилля «становятся все чаще» и у него «снизилась концентрация». «Возраст сказывается», — констатировал главный личный секретарь. Через несколько дней Брендан Брекен выразил в беседе с Колвиллом сомнения в «способности Уинстона выполнить» свою работу.

Несмотря на ухудшение здоровья, пожилой политик продолжал исполнять обязанности, вызывая нелестные отзывы у своего штата. В ноябре 1952 года Колвилл снова делился с дневником, сообщая об «усталом» и «заметно постаревшем» шефе. Он обратил внимание, что во время недавнего обсуждения в палате общин премьер допустил две ошибки, а его последнее выступление в Хэрроу было лишено привычного «огня». Да и составление речей стало даваться постаревшему титану «тяжело». Идеи, мысли, предложения, которые прежде извергались из него, словно раскаленная магма из кратера вулкана, теперь резко сократили свой поток, сделав приятный раньше процесс диктовки утомительным и безуспешным занятием.

Следующий 1953 год не принес облегчения. Как известно, в июне Черчилля сразил обширный инсульт. Оказавшись на грани между жизнью и смертью, политик не отчаивался. Относительно быстро оправившись от серьезного удара, он стал размышлять о своем будущем. И это будущее по-прежнему было связано с политикой. Он не хотел сдаваться. Всегда веря в собственную исключительность, Черчилль увидел в инсульте и в восстановлении после него не знак скорой отставки, а знамение продолжать дальше. «Обстоятельства убеждают меня в моей незаменимости», — заявил он супруге в начале июля 1953 года.

Одни полагали, что он надеется на последний триумф, как его великий предшественник Бенджамин Дизраэли на знаменитом Берлинском конгрессе 1878 года. Другие, наоборот, видели в упорстве Черчилля стремление повторить судьбу Уильяма Питта, графа Четэма, который потерял сознание во время пламенной речи в палате лордов и скончался через месяц после трагического события. Сам же Черчилль считал себя великим миротворцем, желавшим перед своим уходом заложить фундамент прочного мира на следующие десятилетия и покончить с «холодной войной». «У меня больше нет амбиций, — признавался он. — Своим последним делом я вижу ослабление напряженности в международных отношениях с мощением дороги к миру и свободе. Энергичные политические маневры отныне стали непрактичны. Вся сила в переговорах». Примечательно, что эти слова были сказаны Вольфгангу фон Тирпицу (1887–1968), сыну известного адмирала Альфреда фон Тирпица (1849–1930), основоположника современного флота Германии, а в период с 1911 по 1914 год главного оппонента Черчилля в военно-морской сфере.

Горькая правда заключалась в том, что если до инсульта выполнение обязанностей требовало усилий, то после болезни премьерская ноша стала тяжелее вдвойне. И дело даже не в том, что в первые месяцы после инсульта Черчилль вяло и неохотно занимался решением государственных вопросов. Он и дальше не слишком загружал себя должностными обязанностями. Сначала он жаловался лорду Морану на слабеющую память, пока, правда, только на имена. Затем на апатию: «Я могу заставить себя сделать все что угодно. Отсутствие желания — вот что беспокоит меня больше всего».

Подобная концентрация на собственном самочувствии также была весьма показательна. Несмотря на веру в свою избранность, участившиеся болезни не могли не оставить печального следа. Причем не только на физическом, но и психическом каркасе несокрушимого некогда исполина. Еще со времен первого спазма сосудов в 1949 году Черчилль начал беспокоиться о повторении удара. После инсульта эти опасения приобрели более навязчивый характер. «Я полагаю, немногие пережили два инсульта?» — спросил он у своего врача в марте 1954 года. Судя по всему, для Черчилля это был риторический вопрос. Не дожидаясь ответа, он продолжил: «Конечно, в один из дней меня настигнет следующий удар». И дальше, улыбнувшись, добавил: «Новый инсульт решит все проблемы».

Понимая свою уязвимость, предпринимал ли Черчилль корректирующие действия, способные поправить здоровье и отодвинуть неизбежный конец? Это может показаться странным, но нет, он ничего не предпринимал. Казалось, что даже Клементина больше заботилась о его здоровье, чем он сам. За годы их более чем полувековой совместной жизни она поднимала время от времени вопрос о лишнем весе своего супруга. В 1954 году она в очередной раз вернулась к этой проблеме. В ее ванной комнате стояли весы, которые показывали, что вес мужа составляет девяноста пять килограммов; при росте 170 сантиметров это было, пусть не критичным, но настораживающим значением. Клементина смогла убедить Уинстона перейти на томатную диету. Для того чтобы вернуться к привычному рациону, Черчилль высказал предположение, что весы его супруги работают некорректно. Для доказательства своей гипотезы он использовал другие, но они показали еще более удручающий результат — 98,3 кг. Заклеймив их как «сломанные», Черчилль устремился на поиски достоверного, в его понимании, устройства. Кто ищет, тот всегда найдет. В итоге он обнаружил весы, которые оказались по отношению к нему великодушными: они оценили вес политика в девяноста два килограмма. Черчилль счел это достаточным для отказа от томатной диеты. «Я не питаю злобы к помидорам, но полагаю, что помимо них человек должен есть и что-то другое», — заявил он жене.

Этот эпизод недвусмысленно показывает, что Черчилль мало заботился об изменении своего образа жизни, словно никакой болезни и не было. Отчасти это объяснялось его особым отношением к опасности. На этот раз он предпочел вступить, если не в борьбу, то в игру с фатумом. Обсуждая свое состояние в июне 1954 года, он вновь признал, что отчетливо понимает: однажды он все равно станет жертвой инсульта, его сердце остановится, планы не сбудутся и вся деятельность прекратится. Самое время отойти в сторону, спокойно проведя остаток дней? Только не для Черчилля. «Я не собираюсь сдаваться», — в очередной раз повторил он. В его представлении, неизбежный и скорый удар не был поводом для отставки. Наоборот, «уйти сейчас» воспринималось им как «трусость».