Бонхёффер свободно делился самыми причудливыми своими идеями с Эберхардом Бетге, но, впрочем, он был человеком весьма осмотрительным и можно не сомневаться – знай он, что эти кое-как сформулированные наброски проникнут в будущем в богословские семинары и дискуссии, он был бы не просто смущен, а встревожен. На вопрос Бетге, можно ли показать кое-что из этих писем братьям по Финкенвальде («Может быть, ты разрешишь прочесть некоторые разделы таким людям, как Альбрехт Шёнхер, Уинфрид Мэлер и Дитер Циммерман?»), Бонхёффер реагировал негативно: «Я бы сам пока этого не делал, – писал он в ответ, – потому что до сих пор ты – единственный человек, с которым я позволяю себе, так сказать, думать вслух, пытаясь таким образом прояснить свои мысли». Далее в том же письме он уточняет: «Было бы прекрасно, если б ты не выбрасывал мои богословские письма, но пересылал их время от времени Ренате, ведь тебе они здесь только мешают. Возможно, я захочу потом перечитать их для работы. Подобные вещи гораздо живее и естественнее формулируются в письмах, чем в книгах, и когда я пишу тебе, мне часто приходит в голову нечто лучшее, чем когда я пишу сам для себя»617.

Эти слова послужили для Бетге поводом показать-таки после смерти Бонхёффера его письма другим богословам. Необычная атмосфера, воцарившаяся в богословии после Второй мировой войны, и сочувственный интерес к мученичеству Бонхёффера способствовали тому, что на сухие, без мяса, кости, сохранившиеся в этих письмах, слетелись голодные коршуны, а там и менее благородные птицы, и немало их отпрысков гложут эти останки до сих пор. Все это привело к грубому искажению богословия Бонхёффера, причем, увы, и его более ранние работы оказались сметены напором новых толкователей. Многие крайние течения в богословии с тех пор пытались присвоить себе Бонхёффера [71] , хотя для этого приходилось выбрасывать большую часть его философии. Из сохранившихся в письмах Бетге костей многие богословы строили нечто вроде пилтдауновского человека – крепкую с виду конструкцию, на самом же деле – обманку.

Наибольшие искажения породила фраза о «безрелигиозном христианстве». В лекции 1967 года в соборе английского города Ковентри Бетге заявил, что «вырванное из контекста использование и передача из уст в уста пресловутого термина «безрелигиозное христианство» превратили Бонхёффера в провозвестника поверхностного недиалектического модернизма, затемняющего все, что он пытался сказать нам о живом Боге»618. Опираются такие интерпретаторы на пассаж из письма Бонхёффера Бетге от 30 апреля 1944 года:

...

Словом, ситуация с религией казалась Бонхёфферу беспросветной, и он заново осмыслял ее первоосновы и задумывался, не вышел ли современный человек окончательно за рамки религии. Однако «религиозным» Бонхёффер именовал не подлинное христианство, но то искусственное, выхолощенное христианство, против которого он боролся всю жизнь. Это «религиозное» христианство ничем не помогло Германии и западному миру в целом при столь тяжком испытании, и Бонхёффер задавался вопросом, не пора ли владычеству Иисуса Христа выйти за пределы воскресных служб и церквей в мир. Эта мысль была прямым продолжением его богословской системы в целом, поскольку она была полностью сориентирована на Библию и на Христа.

У него не хватило времени как следует разработать этот новый поворот в своих размышлениях, но чересчур ретивые богословы принялись возводить зиккураты из разрозненных кирпичей. Бонхёффер также писал:

...

Бонхёффер заново обдумывал то, о чем он думал и говорил на протяжении двух десятилетий: «…Господь больше всего, что мы могли бы себе вообразить, Он хочет большего от своих последователей и большего от мира, который принадлежит Ему. С этой точки зрения общепринятая «религия» умаляет Бога, отводя Ему власть лишь над тем, чего мы не разумеем. Этот «религиозный» Бог – всего лишь «Бог пробелов и провалов», Он имеет дело с нашими «тайными грехами» и скрытыми мыслями. Такого усеченного Бога Бонхёффер отвергал. Бог Библии господствовал над всем, в том числе и над научными открытиями, он правил не только тем, что оставалось для человека тайной, но и тем, что человек знал и осваивал с помощью науки. Не пора ли «ввести» Бога в мир, думал Бонхёффер, перестать притворяться, будто Его устраивают лишь те закоулки «религии», что мы Ему предоставляем.

...

Богословие Бонхёффера неизменно опиралось на концепцию воплощения, которая не бежала от «мира», но считала мир благим Божиим творением, которым следует наслаждаться и любить его, а не спешить выйти за его пределы. Согласно этому мировоззрению, Бог искупил человечество через посредство Иисуса Христа и вновь сотворил нас «хорошими», а значит, неправильно отвергать свою человеческую природу как «недуховную». Как было сказано по другому случаю, Бог ждет от нас «Да» миру, который Он сотворил, – это и будет наше «Да» самому Богу. Ничего общего с псевдогуманизмом либеральных богословов, провозглашавших «смерть Бога» и нацеплявших на себя в грядущие годы плащ пророка-Бонхёффера, ничего общего с антигуманизмом благочестивых «религиозных» теологов, отвергавших богословие Бонхёффера как «либеральное». Эта концепция – нечто принципиально иное, это гуманизм Бога, явленный Иисусом Христом.

«Этику» Бонхёффер воспринимал как свой главный труд, magnum opus. Он так и не закончил эту книгу, над которой работал много лет, в Эттале, в Кляйн-Крёссине, во Фридрихсбрунне и в мансарде родительской квартиры. Теперь он продолжил работу в Тегеле. В 1943 году он говорил Бетге: «Мне кажется, жизнь моя более-менее закончена и осталось лишь завершить «Этику». Хотя автор так и не был вполне удовлетворен своим трудом, «Этика» читается как законченная вещь, наравне с «Ученичеством» и «Общинной жизнью» [72] и играет важную роль для понимания философии Бонхёффера в целом.