имении барона Зондмерга, конечно, не обошлось без нервотрепки, ведь я привез родителям Ланса несколько сообщений: на первое, о том, что они оба в опале и не должны появляться в столице, баронесса отреагировала даже с облегчением, понадеявшись, что муж не сможет опять растратить семейное состояние. А вот весть о том, что их сын арестован, а дочери должны перейти под королевскую опеку, стала для обоих шоком. Но самым удивительным для меня оказалось то, что баронесса, проронив две слезинки от шока, вдруг схватилась за свою шаль и начала ею гонять своего мужа сперва по комнате, а потом и по двору, будто шелудивого пса, крича, что это он во всем виноват: втравил сына в неприятности, испортил ему карьеру и навлек горе на дочерей.

Затем последовала все же простая женская истерика со слезами и причитаниями. Хоть я и объявил, что девочки переходят под опеку королевы, и о них позаботятся как полагается, мать их была безутешна, да и отец был под впечатлением, но я не мог им ничего рассказать, наоборот приватно сказал, что для блага всех троих детей им лучше никому не сообщать о случившемся, а барону намекнул, что это связано с недавней болезнью девочек. Он проникся.

Далее по плану мы заехали в один из отдаленных женских пансионов, где по официальной версии я должен был оставить дочерей барона, но я лишь провел ревизию от лица министерства финансов, а девочек тайно переодели в мужские костюмы, и далее они ехали под видом моих секретарей. Им я рассказал об опасности, о том, что недавняя болезнь была вызвана отравой и что нужно запомнить свои новые имена, под которыми им придется скрываться в ближайшее время. Младшей девочке исполнилось пятнадцать, она восприняла ситуацию с любопытством и азартом, не понимая угрозы, а старшей семнадцать — почти взрослая, она испугалась и серьезно отнеслась к опасности. Они тихонько плакали по дороге, но не доставляли особых хлопот, горюя больше о расставании с родителями и о судьбе брата.

Далее мы заехали еще в пару пансионов и приютов с проверкой, прежде чем доехать до моего имения — официальной финальной точки моего путешествия. Правда, задержались мы только на одну ночь, чтобы на следующее же утро отправиться в монастырь, где закончила свою жизнь моя матушка и где должны были принять на воспитание младших представительниц рода Зондмергов.

Настоятельница монастыря была симпатичной и неглупой женщиной немного младше моей матери, она благообразно складывала руки на животе и рассуждала, что обязательно поможет воспитать находящихся под моей опекой сироток, ведь это дело богоугодное и для того монастырь и существует, но не забыла аккуратно смахнуть в ящик стола мешочек с монетами, который я положил на стол.

— Какой вы чудесный человек, ваша светлость, иного и не ожидаешь от представителя рода Викторфов, — она посмотрела на меня чистыми и невинными глазами.

— Наш род издавна покровительствовал именно вашему монастырю, не зря матушка здесь доживала свои последние годы, — подыграл я.

— Да-да, сестры были рады ухаживать за ней в последние дни, чудесная была женщина, чудесная, такая богобоязненная...

— Слышал я, она тоже жертвовала вашему монастырю? — принялся я аккуратно издалека подводить разговор к нужной мне теме.

— Да, очень щедра была вдовая герцогиня, на том свете ей, несомненно, воздастся в небесных чертогах богов, — она сделала круговой жест единения всех высших сил.

— А еще, я слышал, она покровительствовала и сиротам, — продолжил я.

Глаза настоятельницы блеснули пониманием, она подозрительно сощурилась и стала аккуратнее подбирать слова:

— Ее светлость была доброй и сердобольной женщиной. При нашем монастыре есть детский приют, и детки все такие хорошие, воспитанные и славные. Жертвовать на несчастных сироток — дело святое.

— Госпожа настоятельница, я человек простой, счетовод, как вам известно, — вздохнул я. — Долгое время я не был в герцогстве и не знал о его делах, но тут достигли моих ушей некоторые слухи, и мне хотелось бы узнать подробнее, — еще один кошель лег на стол.

— Распространять и обсуждать досужие сплетни — дело неблагородное, богами не одобряемое, — поджала губы настоятельница, но кошель, однако, легким движением смела в ящик стола. — В этих стенах говорят лишь правду.

— Матушка моя, говорят, очень благоволила одному из ваших воспитанников.

— Максимилиану Макнаферу? — у меня сердце пропустило удар, когда я услышал полное имя купца из чужих уст. Я уже знал, но услышать... это было как-то слишком. Обманутая братом леди назвала сына его именем — так любила его или так возненавидела? — Это правда, герцогиня ему благоволила, да и отец ваш до своей смерти иногда делал именные взносы на содержание мальчика. Отчеты по этим тратам мы отправляли вашему управляющему, уверена, они тщательно подшиты в расходные книги.

— И... что вам известно об этом молодом человеке? Кто он таков, кто его родители?

— Я, ваша светлость, сплетен не разношу, как вам известно. Мальчика подкинули под двери монастыря новорожденным, кто родители — неизвестно. Отличался он от других ребятишек лишь тем, что нашли его в шелковых пеленках. А на следующий день юная леди пришла в наш монастырь и попросилась постричься монахиней. Она отринула свое прежнее имя, так что назвать я его не могу, приняли ее как послушницу Афинасию. Да только больна она была, будто в горячке, еле ходила, и грудь болела и молоко пришло. Будто бы недавно родила. Прежняя-то настоятельница и решила, что это воля богов, и попросила ее новорожденного сироту-то выкормить.

Вот какова была «официальная» версия произошедшего, чтобы ребенок не считался байстрюком, чтобы дать ему новое имя и новую фамилию. Если бы брат все же опомнился в последний момент и женился на леди, та «опознала» бы в сироте своего рожденного до брака ребенка, а нет так нечего мальчику судьбу клеймом незаконнорожденного портить. В общественном сознании быть сиротой-подкидышем лучше.

— Я могу поговорить с этой... послушницей Афинасией?

— Она приняла постриг и перестала быть послушницей, — исправила меня настоятельница.

— Хорошо, я могу поговорить с этой монахиней?

— Нет. Она погибла через несколько лет, пусть дороги богов будут для нее открыты, — настоятельница вновь сделала знак, отгоняющий зло. — Она утонула. Говоря по секрету, некоторые считают, что утопилась, но места у нас тут такие, речка бурная течет, а она как раз пошла на мостки стирать. Может, и поскользнулась.

Глава 126