— Только, — она приостановилась на пороге, — вы не думаете, что вашему делу нужен покровитель? И действия виконтессы, и попытка испортить крем — всего этого не было бы, если бы вашему предприятию покровительствовал действительно имеющий общественное уважение человек. Вы, конечно, маркиза, но, кроме имени, у вас нет ничего, только долги и потенциал, — она понимающе усмехнулась. — Если прежде вам покровительствовал герцог Викторф, то теперь вам нужно искать более подходящего... компаньона в ваших делах.

«Как быстро они узнали», — мелькнуло в голове.

— Благодарю за совет, — я присела в реверансе.

Герцогиня кивнула и покинула мой дом, на дорожке ее уже поджидала карета.

— Может, это она сама подлила вытяжку огнецвета в крем? — задумчиво произнес Деймон, глядя в след уезжающей карете. — Чтобы скомпрометировать вас и заставить принять покровительство.

— Вряд ли она стала бы портить свои руки ради этого, — нахмурилась я.

— Уже через несколько часов от пятен не будет и следов, состав был быстро смыт. Если бы мы растерялись, краснота осталась бы на день-два, но, зная, что произошло, она сама могла предложить его смыть.

Я задумчиво прикусила губу. Ответов у меня не было, и в справедливость расследования следователей герцогини не верилось.

Глава 128

Грегори

В отличии от своих товарок и даже самой настоятельницы, монахиня Паруния отказывалась говорить до последнего, а при попытке сунуть ей взятку искренне возмутилась, ни на лесть, ни на жалобные рассказы не поддалась. Пришлось оттащить ее подальше за сарай, чтобы никто не видел, и продемонстрировать королевский мандат — документ, предъявителю которого любой житель королевства обязан был оказывать всяческое содействие. Женщина поворчала, что не представляет, как судьба какой-то умершей почти двадцать лет назад монашки может быть связана с королевскими приказами, но все же все рассказала.

— У нашего монастыря ведь много частей: есть храм, открытый для посетителей, гостиница для паломников, сиротский приют. Есть сам монастырь, где большая часть монахинь живет и воспитанницы, есть школьные классы, тут и музыке обучают, и этикету, и другим важным для юной леди наукам. А есть скиты — в горах поселения, где по преданиям освященный богами источник бьет, где травы целебные собирают. Туда для исправления провинившихся отправляют, но и просто самых преданных монашек, кто хочет врачеванию научиться и прочих.

Я нахмурился, прежде я не задумывался о том, откуда берутся настойки на травах, которыми славится этот монастырь.

— Афинасию привезли к нам в скиты поздней ночью на карете без герба, только след от него виднелся, будто накладки недавно сняли. Меня настоятельница прежняя не любила за упрямство, для перевоспитания частенько в скиты отправляла на неделю-две. Говорила-то, конечно, что хочет, чтобы я в целебных травах разбираться начала, но на деле, — она махнула рукой. — Но как Афинасию из кареты тащили и какими словами она ругалась, я на всю жизнь запомнила. Заперли ее в отдельном доме, монашенок, принявших обет молчания, к ней приставили. Все ждали, когда она успокоится и смирится, а она — ни в какую. Только позже пришла в скиты женщина, назвалась ее служанкою и сказала, что хочет быть послушницей. Только она ее успокоила, заставила в одежду послушницы из мирского переодеться. Но все равно Афинасия работать с травами отказывалась, носом крутила, а потом стала жаловаться, что ее тошнит от резких запахов. Беременна она была.

— Я так и понял, — кивнул я.

— Я-то не все время в скитах пробыла, но иногда меня отправляли, и тогда ее видела. Служанка та вокруг нее скакала, всю работу за нее делала, да уговаривала, чтобы Афинасия себя потише вела и посмирнее. Та, вроде, и слушалась, но как что не по ней — вспыхнет, чашку в стену швырнет или еще что выкинет. Со скитов-то не сбежать, пешком беременной по горам не уйти, она все надеялась, я так поняла, что ее в обычный монастырь перевезут, но нет. Дальше я всего не видела, но поняла так, что держали ее в там до последнего, до самых родов, там и ребеночка приняли. А после его увезли в монастырь и ночью под двери храма подложили, чтобы он получил статус благословенного — коли выживет, с такого ребенка все грехи его родителей смываются, он чист и невинен что в глазах богов, что перед людьми. Следом за ним и Афинасию привезли, еле ходила, но в храм вошла, во дворе на колени рухнула и попросила настоятельницу ее принять в послушницы — все честь по чести, как положено. Я уж подумала — смирилась девка со своей судьбой. Привечала ее, жалела. Знаю я, сколько горя женщинам от мужиков-то достается, саму в монастырь свекор заставил уйти, после смерти мужа моего решил, что, коли в его доме живу приживалкой, то можно и воспользоваться, — монашка скрипнула зло зубами, сжала натруженные руки в кулаки, вспомнив свои проблемы.

— Значит, Афинасия успокоилась, она же постриг потом приняла? — перевел я разговор на интересующую меня тему, хоть женщину и было жаль.

— Тянула она долго, матушка-настоятельница к ней и так, и эдак: прими, мол, богов в свое сердце. А та глазки опускает и лепечет: богов-то я принимаю, да только боюсь, что еще недостаточно чиста в помыслах. Однако, в итоге ей письмо пришло, она трое суток в келье прорыдала и согласилась.

«Вероятно, когда Максимилиан женился», — мелькнуло в голове.

— Но после-то она уже добропорядочно жила, как монахиня, — предположил я. — Все, кого я опрашивал, хорошо о ней отзывались.

— Так-то так, да только замечала я за ней... добренькой она все казаться пыталась, а глазами так и зыркает. В доверие к матери-настоятельнице втерлась, сыночком своим занималась, нет-нет да подсунет ему то сласть какую, то еще что. Вроде, все дети в нашем приюте живут, все материнской ласки желают, а она своего только привечала.

— Но это же ее сын, вы же понимаете...

— Понимаю. Но что-то в этом было... будто она считала себя и сына своего выше других жителей монастыря и выше сирот. И служанка еще эта ее вечно вокруг ошивалась...

— Вероятно, она была леди.

— Леди или крестьянки мы за стенами монастыря, а здесь — равные монахини, богам свои души и тела посвятившие.

Я вздохнул.