– А надо, Матвей, чтобы все у нас было как в Европе, как в Швеции, например.

– А именно что же?

– Да что, а то сам не знаешь! Чтобы и одеваться по-человечески, и дома красивые строить, и на пирах не только упиваться до полного свинства, но и разговоры приятные вести, и музыку слушать. И наукам чтобы обучаться, хотя бы полезным: где золота найти, а где – серебра. А то ведь перестанут нам голландцы ефимки продавать, так и вовсе с одной медью останемся. Разве я, Матвей, Русскую землю не люблю, и разве я – не православный? Но так, как мы живем, дальше нельзя. Хотя бы и потому, что не сейчас, но через пятьдесят лет придут они, и нас, диких, завоюют.

– Ну все же, пока мы почти все Великое княжество заняли, а черкасы, хоть и дичее нас будут, поляков гонят и бьют уже который год. Вспомни, ведь и великий князь Иван Васильевич век еще назад Ливонию воевал, и чуть всю не забрал. Так чем же мы хуже? Тем ли, что дворяне у нас в бабьих чулках на балах не ходят, и ногами не дрыгают? Или что книжек похабных не читают? Была ведь одна книга, Григорий, Священное Писание, и нам его Господь заповедал. А в книжонках писать, как Ванька Маньку полюбил, а она – Петьку, помилуй, на то и бумаги жалко, уж больно дорога.

– Ну как же объяснить… Вот тебя, Матвей, сегодня полковником назначили, но против того же Блока что ты за полковник? Ни одеться, ни слова умного сказать, ни полком командовать…

– Да что же, эта шавка рыжая моего лучшего офицера позорить будет?? Не буду приставов ждать, сам тебя, страдника, выпорю! – Ордин схватился за саблю.

– Будет, будет! – вмешался опять Артемонов, в душе порадовавшийся званию лучшего офицера. Все, сказанное Григорием Котовым было полнейшей глупостью, поскольку знаменитый полковник фон Блок не читал и страницы из воинских учебников, которые наизусть знал и Матвей, и почти все офицеры полков нового строя от поручика и выше, не говоря уж про царя, которой и устроил печать этих учебников большим тиражом. Большинство служилых немцев были достойными командирами, но вот за какие заслуги именно Блок получил в командование целый полк – обычным умом было не осилить. Не прав был подьячий и в том, что московские войска занимали неохраняемую землю – каждая верста давалась с боями. Забывал он также, что на войско с саблями, мушкетами и пушками работало другое войско, почти столь же многочисленное, но вооруженное перьями и свитками бумаги, без усилий которого не было бы у войска ни пороха, ни фуража, ни денежного жалования, да и самих полков нового строя вовсе бы не было. Все это было верно, и все же за подьячим была какая-то, только смутно видимая, правда. Как ни приятно было лежать под теплым московским одеялом на холодном рассвете, но все равно, чувствовал Артемонов, чувствовал и Ордин, придется его скинуть, и подняться, подрагивая, в европейскую прохладу. Казалось бы, не в курении табака, не в странных нарядах и не в глупых книжках была сила, и все же почему-то силой веяло именно от них.

– Ладно уж, Григорий! – произнес остывший от спора стольник, – Я, не меньше твоего думаю, что со свейских и прочих немцев во многом пример надо брать. Надо и Ригу захватывать, а не с черкасами возиться, через то и все остальное придет! Я и у государя на совете говорил, что главный удар по Литве надо нанести, а потом и к Балтике выйти. Рад, что так оно пока и оборачивается. Но от своего зачем же отказываться, и его ругать? Разве если я сейчас в панталоны наряжусь, в парик, да прыгать начну козлом по поляне, разве от этого я лучше полком командовать стану? Ладно, не командовать – то у нас князь Яков делает, но хотя бы руководить?

– Нет, Афанасий Лаврентьевич, дело вот в чем. Умные люди и везде есть, хоть бы и среди самоедов. Но нужно, чтобы и люди глупые, не своей родовой спесью прикрывались, а от умных людей учились, или делали хотя бы вид, что учатся. Чтобы не род, а ум главенствовал.

– Ну так то и у нас получается: в боярской думе все сидят, а в избранную думу немногие ходят. А у них, Гриш, что же: все по уму, а не по крови в сенатах да в штатах заседают? Вот уж не верю.

– А нужно и совсем с боярской думой покончить! Чтобы не было ее и духу. А был бы сенат, где умнейшие заседают.

– А отбирать умнейших как же? Для тебя одни умнейшие, а для меня и вовсе другие. Да и в Польше – сенаторы умнейшие ли?

– Не знаю, Афанасий Лаврентьевич, а только по старомосковски нельзя больше жить, нужно все менять.

– Прямо таки все?

– Все!

– Эх, Гришка, за то и люблю тебя, что ты хоть и самый ученый человек в приказе, а дурак!

Разговор бы прерван появлением на опушке леса фигуры, приближение которой приятели скорее почувствовали, нежели увидели ее. Одновременно с этим, по поляне, до сих пор согретой теплым закатным солнцем, пронеся несильный порыв холодного ветра, от которого тревожно зашумели деревья и кусты.

Глава 4

– Ангела за трапезой, бояре! Да вы сидите, сидите же! Разве я мешать вам приехал? – успокаивал вскочивших испуганно на ноги начальных людей Большого полка возникший внезапно на поляне Юрий Алексеевич Долгоруков. – Как здоровье, Афанасий Лаврентьевич? Ну, слава Богу. Матвей Сергеевич, и ты будь здоров. Я ведь, грешный, по твою душу приехал. Посылка тебе царская, полковник.

Ордин с Котовым, не сговариваясь, оторопело уставились на Артемонова, для чего у них было сразу несколько причин. Во-первых, за считанные часы к скромной матвеевской фигуре обратились сразу два ближних боярина, из числа самых близких к царю людей. Во-вторых, для объявления царской посылки князь Долгоруков вполне мог бы, да, по вельможным правилам и должен был, как он всегда и делал, выслать кого-то из своих стряпчих. Если же дело было той величины и секретности, что доверить его стряпчему было нельзя, то Артемонова должны были бы самого вызвать в царскую ставку, не направляя к нему посыльным одного из самых знатных людей Московии. Наконец, и это поражало не менее всего прочего, князь явился к ним совсем один, чего его чин и положение никак не предполагали.

– Матвей Сергеевич, собери войска человек