– Упоминание одного документа, о котором известно королю. И который он очень хочет уничтожить.

– И что в нем?

– Доказательство незаконности его брака с Анной Бретонской. Бретань такая ценная территория… на что только ни пойдешь ради ее сохранения, – ухмыльнулся Винченцо.

– Было приятно увидеть страх в его глазах.

– Иметь компромат на всех властителей этого мира – это страсть, мой друг, – потрепал Винченцо Рауля по плечу.

– На Папу Римского у тебя тоже что-то есть?

Тот расхохотался.

– На Родриго Борджиа у меня несколько сундуков компроматов. Но он мне не нужен, разве что не захочет отобрать у тебя Франческу. Но у Папы достаточно прекрасных любовниц. Родриго Борджиа чем-то похож на меня. Интриган, но… он жаждет власти.

– А ты, Винченцо?

– А я… лишь информации… и развлечений.

Рауль усмехнулся и отпил вина. Слова Винченцо о Франческе запали ему в душу. И он решил попытаться поговорить с ней.

Оккупация Флоренции продлилась одиннадцать дней. Под конец своего пребывания король выслал Синьории свои условия. Помимо свободного распоряжения портовыми городами, он требовал права занимать по своему усмотрению любую крепость, кроме того, город обязывался выплатить Франции 150 000 флоринов на военные нужды. Большего унижения гордая Флоренция не испытывала за всю историю своего существования.

Двадцать пятого ноября договор был зачитан на площади Синьории перед собранием граждан. Король сидел под балдахином в кресле. Позади него толпились члены совета и стоял гонфалоньер Пьеро ди Джино Каппони.

Неожиданно для себя король услышал, что Флоренция выплатит 120 000 флоринов. Он вскочил на ноги, и герольд испуганно замолчал.

– Внесите в договор правильную сумму, – разъяренно велел Карл Восьмой членам совета. – Иначе я прикажу трубить в трубы и сравняю этот город с землей!

Каппони вышел вперед, дрожа от гнева. Перед его глазами король все еще бичевал свободную горожанку. Он выхватил договор из рук герольда и порвал его в клочки. Потом повернулся к королю и процедил:

– Если вы затрубите в трубы, Ваше Величество, то мы зазвоним в свои колокола.

Карл Восьмой понял, что на колокольный звон сбегутся флорентийцы, а его солдаты слишком рассредоточены по городу, и войско понесет большие потери.

Он рассмеялся через силу, сделав вид, что оценил шутку Каппони, и согласился с изменениями в договоре.

На следующий день французы покинули Флоренцию, и город вздохнул было с облегчением, когда перед ним встала совсем другая проблема: как теперь управлять Республикой?

Получилось так, что фигурой наибольшего влияния в городе оказался человек, на чьи проповеди стекались тысячи. Савонарола отказался занимать какой бы то ни было руководящий пост в городе, сказав, что останется в роли советчика. Его призыв к изменениям, к более демократическим формам правления был услышан. Была разработана целая программа реформ. Народ Флоренции издавна считал себя избранным, проповеди Савонаролы только подчеркивали его исключительность. Флоренция – новый Рим, без греха и разврата. Савонарола призывал очистить не только душу, но и дома от любых предметов роскоши. Его желанием было добиться равенства между богатыми и бедными. И если с демократическими нововведениями состоятельные граждане были согласны, то избавление от роскоши пришлось им не по душе. К радости Рима, противники Савонаролы стали сплачиваться против настоятеля монастыря Сан Марко: так называемые «серые» – мечтали о возвращении Медичи, «беснующиеся», или «разъяренные» – хотели аристократического республиканского правления, но все они ненавидели «белых» – последователей Савонаролы, которых презрительно называли плаксами за то, что те призывали сдавать предметы роскоши на нужды бедняков.

Джованну каждый день выносили на один из балконов, где она лежала на ложе с легкими занавесями, прикрывающими ее от солнца. Амар всегда находился рядом, отлучаясь, только когда служанки или капитан приходили сменить его.

Капитан приходил теперь часто, иногда говорил с ней, но Джованна больше отмалчивалась. Ей больше нечего было сказать этому миру. И все же однажды она первой заговорила с ним.

– Капитан, сколько еще мы пробудем здесь?

Рауль сидел, повернувшись к ней точеным загорелым профилем.

– Столько, сколько понадобится. Вы должны поправиться.

– Для чего? – она лежала на боку, лицом на подушке. Он сидел у ее изголовья и смотрел прямо перед собой, в сад.

– Смотря чего хотите вы, Франческа.

Тут он повернулся к ней, чуть улыбнулся.

– Я жду ваших распоряжений. Я не знаю, может, вы хотите вернуться куда-то? Французы уже ушли из Флоренции, они приближаются к Риму. Возможно, есть человек, которого вы любите?

– Нет. Никого.

Капитан взял ее за руку, Джованна поморщилась, но выдергивать не стала.

– Вы были беременны, Франческа. Поэтому я спрашиваю, возможно…

– Нет. Никого, – резко оборвала она его.

– Один монах просил меня спасти вас. Он сказал, что он ваш брат, – Рауль смотрел на нее, но она оставалась спокойной.

– Монахи обращаются так ко всем. У меня больше нет братьев, – ее бесцветные губы еле шевелились. Она устала.

– Хорошо. Закройте глаза. Я могу отвезти вас на остров. Тот самый, куда предлагал отвезти вас до того, как… поступил как свинья…

– Я не виню вас. Это судьба, капитан.

– Хотите ли вы, чтобы я отвез вас туда?

– Мне все равно. Я слишком устала.

Она заснула, едва договорив последнюю фразу. Рауль осторожно отпустил ее руку и долго смотрел на спящую Франческу. Отправляться в дальнее плавание сейчас означало убить ее.

Он размышлял, что делать дальше. Практически все его корабли были заполнены товарами для поселенцев и новыми гражданами для его острова. Но Рауль понимал, что не оставит Франческу. Ему хотелось подарить ей то, чего она лишилась по его вине: надежду на новую жизнь. Он поднялся к себе и написал несколько писем: приказы капитанам отправляться в плавание флотом без него, а также письмо губернатору, в котором сообщал, что вынужден задержаться по личным делам, а детали расскажет по возвращении. Он просто не мог выложить на бумаге историю Франчески. Потому что и сам не понимал ее до конца.

С того момента, как она пришла в себя, Джованна ощущала себя опустошенной. Сначала слабость была и физическая тоже, но вскоре тело окрепло, повязки сняли, она чувствовала, как силы возвращаются. Но не понимала больше, зачем живет. По ночам ее преследовали кошмары, а память о пережитом то и дело возвращалась, не оставляя надежды, что она когда-нибудь сможет радоваться жизни. Она не знала, куда они поплывут. И ей было все равно, куда. Ей было все равно, сколько времени прошло и пройдет, она словно пребывала в другом месте, где никуда не двигалась. Иногда хотелось уснуть и никогда не просыпаться.