Он замолчал и сжал губы, как будто призадумавшись о чем-то. Его откровенность была чем-то вроде моста, и теперь настала моя очередь пойти навстречу. Он ждал, пока я что-то скажу.

– Как давно ты ею занимаешься?

– Вот уже два года.

Я перевела взгляд с него на кобылу:

– Как бы ты ее назвал?

Я кое-что знала. Он уже придумал ей имя.

– Я бы ее назвал Капризулей. Потому что она вся такая привереда по поводу кой-каких вещей. Не любит, когда копыта грязные. И седло должно сидеть тютелька в тютельку, потник весь ровный, ни единой складочки. Она у нас неженка.

– Капризуля, – повторила я, и кобыла шевельнула серыми ушами. Она знала, что это слово обозначает ее. – Хорошее имя. Намного лучше, чем Серая-в-яблоках.

– Да уж, – легко согласился Пер. Опять почесал голову, потом нахмурился и провел пятерней по волосам, вычесав из них солому. – Хотите, чтобы я ее для вас подготовил?

«Я не умею ездить верхом. Я боюсь лошадей. Я даже не знаю, как садиться на лошадь».

– Да, пожалуйста, – сказала я, сама не понимая зачем.

Я сидела на краешке стойла и наблюдала за работой Пера. Его движения были быстрыми, но точными, и я подумала, что Капризуля знает каждый его шаг наперед. Когда он опустил седло ей на спину, на меня повеяло конским запахом. А еще промасленной кожей и застарелым потом. Я напряглась – по спине пробежала дрожь. Я сумею. Она ласковая. Вон как спокойно позволила себя оседлать и взнуздать.

Я спустилась со стойла, когда Пер открыл калитку и вывел Капризулю. Я посмотрела на нее снизу вверх. Такая высокая…

– У входа в конюшню есть мостик для посадки. Вон там. Идите рядом, не позади нее.

– Она лягается? – спросила я с растущим ужасом.

– Она будет спокойнее, если сможет вас видеть, – сказал он, и я решила, что это вполне может означать «да».

Забраться на мостик для посадки было нелегко, и даже когда я встала на нем, спина лошади все равно оказалась слишком высоко. Я посмотрела в небо.

– Похоже, будет дождь.

– Не-а. До вечера не будет. – Наши взгляды встретились. – Подсобить?

Я напряженно кивнула.

Пер забрался на мостик рядом со мной.

– Я вас подниму, а вы перекидывайте ногу, – велел он.

Поколебавшись мгновение, он положил руки мне на талию. Поднял меня, и я едва не рассердилась из-за того, как легко это у него вышло. Но я перекинула ногу через спину кобылы, и он опустил меня в седло. Я затаила дыхание, когда Капризуля шевельнулась подо мной. Она повернула голову и с любопытством покосилась на меня.

– Она ко мне привыкла, – объяснил Пер. – Вы ж намного легче, получается. Она, видать, удивляется – есть ли вообще кто-то в седле?

Я прикусила губу и ничего не сказала.

– До стремян достаете? – спросил он.

В вопросе не было злобы или насмешки над моим ростом. Я пощупала ногой. Он взял меня за лодыжку, направил мою ногу в стремена:

– Слишком длинные. Сейчас подтяну. Поднимите ногу.

Я так и сделала – и следила за ним, пока он возился сначала с одним стременем, потом с другим.

– Попробуйте теперь.

Ощутив под сводом стопы стремя, я вдруг почувствовала себя увереннее.

Пер прочистил горло и скомандовал:

– Берите поводья.

Я взяла, внезапно ощутив, что я одна и далеко от всего, на что привыкла полагаться. Теперь я во власти Капризули, и если ей захочется умчаться прочь со мной в седле, скинуть меня на землю и затоптать, она так и сделает.

Пер снова заговорил:

– Я буду ее вести. Вы держите поводья, но не пытайтесь ее направлять. Просто сидите в седле и чувствуйте, как оно ходит под вами. Но спину выпрямите. На лошади надо сидеть прямо.

Этим мы и занимались весь первый день. Я сидела на Капризуле, а Пер ее водил. Он мало разговаривал. «Выпрямите спину». «Большие пальцы держите сверху на поводьях». «Пусть она почувствует, что вы там есть». Длилось это не мало, но и не долго. Я помню момент, когда наконец-то расслабилась и позволила себе полностью выдохнуть.

– Вот и все, – сказал Пер, и мы на этом закончили.

Он не помог мне спуститься. Просто подвел Капризулю обратно к мостику и стал ждать. Когда я спешилась, он сказал:

– Завтра вам лучше бы надеть ботинки.

– Да, – сказала я. Не «спасибо». Ибо я не чувствовала, что он сделал что-то для меня. Мы кое-что сделали вместе, втроем. – Завтра, – прибавила я и тихонько, незаметно вышла из конюшни.

Чтобы все обдумать, я отправилась в свое тайное убежище. Хотелось побыть одной и проверить, как там мое самое ценное имущество. Я больше не входила туда через отцовский кабинет, отдавая предпочтение тайной двери в кладовой. Я все еще ужасно боялась крыс, но все эти неугомонные молотки и шум их на время прогнали. Навещать плащ стало для меня привычным делом. Я каждый день после завтрака ускользала как можно скорее, чтобы поиграть с ним.

Я быстро выяснила, на что он годится, а на что нет. Я не могла его надеть и пройтись невидимкой по коридорам. Ткани требовалось время, чтобы перенять цвета и тени того места, где он лежал. Свои опыты я проводила очень осторожно, чтобы не уронить его «бабочкиной» стороной вниз, – тогда бы я его никогда не нашла. Поэтому я испытывала его тайком, укрывая пенек в лесу, драпируя статую в оранжерее Пейшенс и даже расстилая на полу маминой гостиной. Пенек сделался пятном мха посреди леса. Я могла его нащупать, но глаза мои не верили, что он остался на прежнем месте. Статуя исчезла схожим образом, а будучи расстеленным поверх ковра, плащ изобразил его узор. Сложенный, он делался очень маленьким, его можно было засунуть за пояс и носить с собой. Сегодня, спрятав плащ таким образом, я вынесла его в рощицу берез, что росли вдоль подъездной дороги. Забралась на одну из них и стала смотреть на дорогу, благо оттуда она отлично просматривалась.

Надежно завернувшись в плащ так, что только один глаз выглядывал наружу, я была уверена, что меня не найдут. Мне было видно, как разные рабочие входят и выходят из моего дома. Я уже не в первый раз так сидела и смотрела. Плащ, хоть и тонкий, был на удивление теплым. Это означало, что мне не приходилось заворачиваться во много слоев шерсти, чтобы защититься от зимнего холода. Если я видела, что приехал кто-то, за кем хотелось последить, то могла быстро спуститься со своего насеста, пробраться обратно в дом, спрятать плащ и появиться, одетая так, словно я и не покидала особняк.

И вот, в тот день, притаившись на березе, я увидела, как к особняку по подъездной дороге приближается угрюмый молодой человек на лоснящейся вороной лошади. С ним был мул на поводе, навьюченный корзинами с вещами. Всадник был одет тепло, по погоде: темно-зеленые шерстяные штаны в тон плащу, плотному и отороченному волчьей шерстью. Его темные, от природы вьющиеся волосы не были собраны в воинский хвост, но свободно падали на плечи. В одном ухе у него было две серебряные серьги, с мочки другого свисал блестящий красный камень. Он проехал под моим деревом так близко, что я ощутила его запах – точнее, аромат его духов. Фиалки. Я и не думала, что мужчина может пахнуть фиалками. По его дорогой одежде я сразу догадалась, что это и есть мой наставник. Я смотрела на него во все глаза, стараясь совместить детское воспоминание об опасном мальчике с мужчиной на дороге подо мной. Интересно, что же с ним случилось по пути сюда? Оба его глаза были подбиты и почернели, а на левой стороне лица виднелись багровые и зеленоватые синяки.