Дядя, продолжая обнимать его за плечи, увел к камину,усадил. На лице его было радостное возбуждение, но и странное смущение, словночто-то скрывал от племянника.

— Ничего, ничего! С того времени, как я оставил меч ивзялся за науки, я почти не садился на коня. Для меня это возвращение вмолодость.

Томас с неловкостью смотрел на дядю. Тот оставил меч не в старости,как другие, не от поражений или болезни. В расцвете мужских сил вдруг воспылалстрастью к книгам, старым пожелтевшим листам пергамента, а то и папируса, искали рылся в старых книгах, жадно собирал новые.

— У тебя молодость была лучше, — сказал Томас,предотвращая неловкий вопрос, который обязательно должен последоватьсейчас. — Ты ходил даже на соседей, а возвращался с богатой добычей. Япошел в самые дальние страны, какие только есть, но вернулся, как и был: наконе и с мечом, но с пустым кошелем.

Дядя покачал головой.

— Ты уезжал юношей, вернулся мужчиной. Это видно вкаждом твоем движении. Это лучше, чем вернуться с полным мешком золота.

Томас слушал в удивлении. Дядя, как и все рыцари, раньше былжаден на золото и прочие драгоценности.

Сэр Эдвин властно хлопнул в ладоши. Появился слуга. Эдвинвелел принести кувшин пива и ветчины. Когда повеление было исполнено, он налилсебе и Томасу в кружки, придвинулся ближе к камину. Похоже, скачка холоднойпромозглой ночью далась ему труднее, чем он говорил.

— Слава Христу, — сказал он, поднимаякружку, — что на земле еще есть Сарациния и другие страны. Не будь их, незнаю, что было бы с Британией. Слишком много людей, как среди благородногосословия, так и в простонародье, недовольных всем и вся. Они источникивсяческих смут!.. Но Господь надоумил своего наместника на земле, папуримского, собрать всех смутьянов, вроде тебя, и отослать из Британии воевать вчужие страны. Мол, если завоюют что-то, то это во славу Британии, если незавоюют, то хоть ослабят чужие, не христианские страны. А просто так сгинут, вморе утопнут или песками засыплет — и то замечательно...

Томас вскрикнул с горечью:

— Дядя, что ты говоришь!

— Милый племянник, политика — грязное дело.Непосвященным лучше не знать тайные пружины. Вы шли воевать за благородную идею— освобождать Гроб Господень от нечестивых сарацин. Но с вашим уходом, с уходомсамых чистых и благородных людей, в стране наступил мир, тишь, пересталигибнуть направо и налево люди.

Томас уронил голову, сказал подавленно:

— Неужто это правда?

— Это жизнь.

— А я... где?

— Ты в той жизни, какую хотел бы. Но на земле жизнь та,какая получается. И когда, не приведи Господь, Сарацинию завоюют, то надо будетнайти еще земли, хоть за таинственным океаном, куда удастся сплавлять... илисманивать самых буйных. Пусть там трясут основы королевств, низвергаютвластителей, завоевывают, переделывают, творят, рушат...

— Зачем?

— Каждый норовит драку перенести из своего дома вчужой. Если и побьют посуду, то не жалко. А мебель порушат, тогда и вовсеприятно. Для любого правителя важно отыскать такие черные дыры, куда бысбрасывать излишнюю энергию молодежи... и не только молодежи.

Томас спросил хрипло:

— Дядя, ты все говоришь о политике, общемировых делах,черных дырах, куда утекает... и должна утекать наша буйная мощь. Но почемумолчишь о моем отце, моем замке?

Сэр Эдвин покачал головой.

— Что говорить... Я уже сказал. Когда все буйные головыушли воевать в чужие края, здесь остались те, кто обеими ногами стоит на земле.И они, которые боялись ваших мечей и вашего буйного нрава, осмелели и принялисьзахватывать земли ушедших.

— Как посмели? — воскликнул Томас яростно.

— Рассуждали правильно. Немногие из вас вернутсяживыми... И некому будет возвращать владения. А кто и вернется, тот столкнетсяс новой силой. Эти, оставшиеся, окрепли и укрепились, а к тому же заключилисоюз между собой. Чтобы, значит, приходить на помощь. Вас всегда ненавидели ибоялись, а теперь — особенно.

Томас спросил, грозно сведя брови:

— Что с нашими землями? С владением рода Мальтонов?

— Если сказать по правде, то от них остался только нашскотный двор. Не считая укрепленного замка. А скоро и того не останется.

Томас вскочил в ярости, бросился к мечу, что стоял в углу.Дядя догнал, повис на руках.

— Стой!

— Я убью их всех!

— Томас!.. Томас, это тебе не сарацины!

Синие глаза рыцаря налились кровью.

— Они хуже!

— Хуже, — согласился дядя, — но они покрепчесарацин. И если там ты еще как-то справлялся, то здесь... нет, не уверен.Настоящие противники — здесь. Они — настоящие!

Томас набычился.

— А сарацины?

— Картонные. Или воздушные. А то и вовсе миражи,сотканные твоей мечтой о дальних путешествиях и подвигах.

Томас потрогал шрам на груди, доставшийся от таких«миражей», сказал хриплым, полным решимости голосом:

— Завтра с утра я выступлю против мерзавцев, посмевшихзахватывать наши земли!

— Как?

— Пошлю им вызов! — удивился Томас.

— А они так тебе и примут! Томас, настали другиевремена. Тебя по судам затаскают. Не докажешь, что это твой меч и твои сапоги.Судьи тоже на их стороне, как и король, что укрепился на троне только с вашимуходом. Я просто не знаю, что можно сделать... А поспешил я сюда, загоняяконей, потому, что боюсь за тебя! Ты сгоряча бросишься в схватку, а на тебяприготовлен уже не один меч, не один нож, не одна стрела!

— И что советуешь ты, мудрый и ученый дядя?

Дядя развел руками.

— Отступиться.

Томас смолчал. Сэр Эдвин видел по глазам рыцаря, что если изадумался молодой рыцарь, то разве что о том, когда выступить: рано утром илипрямо сейчас, среди ночи.

Огрин привел с собой Яру, а чуть позже явился калика. Томаспредставил их дяде. Тот покровительственно кивнул калике, Яре почтительнопоцеловал руку, приняв ее за женщину благородного звания.

— Меня тревожит тот паломник, что просидел весь вечер укамина, слушая наши речи, — сказал калика задумчиво. — А потом исчезтак неожиданно.

— Торопился, — предположил Огрин безучастно.

— Да, но к кому? — спросил калика. — Ручаюсь,появление сэра Томаса здесь — что камень в тихое болото с лягушками.

Огрин и сэр Эдвард переглянулись. Яра увидела по их глазам,что это был не камень, а глыба. И волны от этой глыбы пробегут высокие.