обмолот пшеницы и так далее. Одновременно закон вменял в обязанность каждому трудоспособному человеку в возрасте до 60 лет иметь работу. Попрошайничество запрещалось. Работникам не разрешалось покидать свои поместья, а работодателям запрещалось переманивать их, предлагая заработную плату выше обозначенной правительством. За соблюдением закона строго следили. По словам Найтона (который жил в Лестерширском аббатстве, а значит, однозначно был на стороне землевладельцев), работники вели себя «высокомерно и упрямо» и продолжали требовать высокой платы, фактически вымогая ее у работодателей. В результате многим «аббатам, приорам, рыцарям… и другим знатным людям, великим и малым по всему королевству» пришлось заплатить крупные штрафы. В то же время «король арестовал многих рабочих и отправил их в тюрьму; многие бежали и на время укрылись в лесах и рощах, а те, кто попал в плен, были жестоко наказаны»[864]. Текст Статута о рабочих не оставлял ни малейших сомнений относительно того, на чьей стороне были симпатии законодателей: в законе прямо говорилось, что он направлен против «злого умысла слуг»[865].

Презрение к беднякам, за исключением тех редких случаев, когда они чем-то напоминали об Иисусе Христе, представляло собой вполне типичное явление в иерархических аристократических обществах позднего Средневековья. Однако в условиях пандемии оно стало небезопасным. Опустошившая Запад Черная смерть представляла собой не просто финансовое затруднение, которое можно было решить законодательным способом. Она вызвала стремительное и радикальное изменение общей демографической картины в Европе, а это значило, что простые люди внезапно приобрели влияние, которого не имели до этого. Именно поэтому во второй половине XIV в. начали подниматься ожесточенные широкомасштабные народные восстания против существующей власти. Они начались как раз тогда, когда первая волна Черной смерти пошла на спад, и продолжались до самого конца «многострадального» XIV в.[866].

Народные восстания происходили на протяжении всего Средневековья. Было бы странно, если бы это было не так. Подавляющее большинство населения в Средние века составляли проживавшие в деревнях крестьяне, а в начале второго тысячелетия к ним добавилось значительное количество городской бедноты[867]. Все эти люди, как правило, едва сводили концы с концами. Время от времени неизбежно наступали моменты, когда группам обездоленных приходило в голову, что их бедствия – вина тех, кто ими правит, а не просто особенность средневекового мироустройства. Тогда простые люди объединялись, чтобы выразить свой гнев и попытаться изменить ситуацию. Этих случаев было не так уж мало. В последние три века существования Римской империи на западе, в Южной Галлии и Испании возникали спорадические народные мятежи, возглавляемые воинственными бандами багаудов[868]. В VI в. Константинополь охватило кровопролитное восстание «Ника»[869]. В Х–XII вв. серьезные беспорядки разгорались в итальянских, французских, фламандских и английских городах. Сельские восстания происходили в этот период повсюду, от Сицилии до Скандинавии. Обычно поводом для них служили разногласия между землевладельцами и крестьянами-арендаторами или рабочими, когда первые пытались навязать свою власть традиционно «свободным» людям либо (там, где право сеньоров было закреплено прочнее) расширить виды и объемы крестьянских повинностей. Некоторые восстания были чисто народными – спонтанные вспышки протеста и кровопролитные проявления ярости, в которых участвовали исключительно обездоленные слои населения. Многие восстания были, как мы могли бы сейчас сказать, популистскими, развиваясь по старой, как республиканский Рим (и весьма распространенной в начале XXI в.) схеме, в которой богатые и циничные политики мобилизовали бедноту, пытаясь направить ее праведный гнев против других элит.

Подобные восстания происходили в Саксонии в 840-х гг., в Норвегии в 1030 г., в Кастилии в 1111 г. и во Фризии примерно в 1230-х гг.[870]. Мятежи прокатились по ткацким городам Фландрии в 1280-х гг. и неоднократно повторялись позднее. Иногда они приводили к ужасным последствиям. Норвежские повстанцы убили своего короля Олафа Харальдссона (Толстого): мятежник по имени Торир Собака пронзил копьем его живот[871]. Фризские повстанцы-штединги устроили такие беспорядки, что папа Григорий IX созвал против них Крестовый поход[872]. В Брюгге в 1302 г. группа горожанок схватила французского солдата и разрезала его на куски, «словно тунца»[873]. Это неизменно пугало и вызывало отвращение – в эпоху, когда современных представлений о демократии и социальном равенстве еще не существовало, знать в основном относилась к демонстративным проявлениям власти народа с презрением и ненавистью. Английский поэт Джон Гауэр выразил общее для многих обеспеченных и культурных людей чувство, заметив, что народное восстание – разновидность стихийного бедствия, которого следует опасаться и которого в то же время следует ожидать. «Есть, – писал он, – три вещи такого рода, которые производят безжалостные разрушения, когда одерживают верх. Одна из них – наводнение, другая – пожар, а третья – низкие люди, толпа простолюдинов, остановить которых невозможно ни разумными уговорами, ни строгостью»[874].

Гауэр написал эти слова в конце 1370-х гг. У него были веские причины для беспокойства. Около двадцати лет назад северную половину соседнего Французского королевства охватило народное восстание Жакерия. В конце мая 1358 г. группа разгневанных крестьян в Сен-Лё-д’Эссеран (примерно в 60 км к северу от Парижа на берегу реки Уазы) напала на местных дворян и начала убивать их или выгонять из домов[875]. По словам льежского священника Жана ле Беля, селян насчитывалось около сотни, и они были «безоружны, за исключением железных прутьев и ножей»[876]. Несмотря на это, они одержали впечатляющую победу над высшим классом и подняли волну насилия, быстро распространившуюся по всей Северной Франции и Нормандии.

В течение следующих двух недель деревенские жители этого региона, объединившись под предводительством человека по имени Гильом Каль, нападали на тех, кто олицетворял в их глазах богатство, власть, привилегии и некомпетентное правление. Повстанцев, число которых вскоре дошло до нескольких десятков тысяч, прозвали жаками – для самих себя и для врагов каждый из них был просто Жак Боном (Жак Добрый Малый)[877]. Для французских летописцев жаки были «злые люди… крестьяне, смуглые, низкорослые, плохо вооруженные», не примечательные ничем, кроме своего невежества и злобы[878]. От их деяний, разумеется, кровь стыла в жилах: они жгли и разоряли дома, грабили, насиловали и убивали.

В действительности многие жаки, по-видимому, вели себя довольно сдержанно, а их ярость была направлена главным образом против тех, кто, по их мнению, был не в состоянии править мудро и справедливо. Однако чем дальше распространялись известия о Жакерии, тем больше в них появлялось леденящих душу подробностей. В одной североанглийской хронике «Джек Боном» изображен настоящим пугалом: этот «надменный и высокомерный человек с сердцем черным, как у Люцифера», собрал под своим командованием почти 200 000 мятежников, и они разгуливали по всему Французскому королевству, «захватывая повсюду большую добычу и не щадя ни джентльменов, ни благородных дам. Войдя… в замок или город, они хватали жен лордов, прекрасных дам