— По правде сказать, побывав в соборе, я в самом делепеременил мнение о себе к лучшему, и письма читателей тут ни при чем. Я, какэто ни странно, обнаружил в своей душе любовь.

— Ну и прекрасно. Больше всего меня радует, что в своейкниге ты ни разу не обвинил Эстер. И себя тоже.

— Я научился не тратить на это время.

— Вот и славно. Вселенная берет на себя труд исправлять нашиошибки.

— Ты считаешь, что исчезновение моей жены — нечто вроде«исправления»?

— Я не верю в целебные свойства страдания и трагедии — онислучаются потому, что это часть нашего бытия, и потому не стоит воспринимать ихкак кару. Вселенная указывает нам на наши заблуждения, когда лишает нас самоговажного — наших друзей. Если не ошибаюсь, именно это с тобой и происходит.

— Вот что я понял недавно: истинные друзья — это те, ктооказывается рядом, когда происходит что-то хорошее. Они радуются нашим победам.Ложные друзья появляются в трудные минуты и с печалью на лице демонстрируют,что они — «с нами», хотя на самом деле наше страдание служит им в их убогойжизни немалым утешением. В прошлом году, например, рядом со мной возникли люди,которых я никогда прежде не видел. Они желали меня «поддержать». Мне этоненавистно.

— Так бывало и со мной тоже.

— Я благодарен судьбе за то, что ты появилась в моей жизни,Мари.

— Рано благодарить: наши отношения еще не обрели нипрочности, ни достаточности. А я между тем подумываю, не перебраться ли мне вПариж. Или, может быть, попросить тебя пожить в Милане? И в том, и в другомслучае на нашей работе это отразится не слишком сильно. Ты и так всегдаработаешь дома, а я — в других городах. Обсудим это или поговорим о другом?

— Второе предпочтительней.

— Будь по-твоему. Знаешь, твоя книга написана очень смелымчеловеком. Больше всего меня поразило, что ты нигде, ни разу не даешь словаэтому юноше.

— Он меня не интересует.

— Еще как интересует. Уверена, что ты нет-нет да и спросишьсебя: «Почему она предпочла его?»

— Нет.

— Врешь. Я вот спрашиваю себя, почему мой сосед неразведется со своей женой — никчемной, с вечной улыбкой на лице, с вечнымизаботами о доме, о еде, о детях, о счетах. Я спрашиваю — значит, и ты тоже.

— Тебе хотелось бы, чтобы я сказал, что ненавижу его, — онувел у меня жену.

— Нет. Мне хотелось бы, чтобы ты его простил.

— На это я не способен.

— Это и вправду очень трудно. Но выбора нет: если непростишь — будешь постоянно думать о том, какое страдание он тебе причинил, иэта боль не пройдет никогда. Пойми, я вовсе не считаю, будто ты должен любитьего. Я не говорю, что ты должен разыскать его. Я не предлагаю тебе сделать изнего ангела. Как, кстати, его зовут? Какое-то русское имя, если не ошибаюсь.

— Не важно.

— Вот видишь?! Ты даже не хочешь осквернить уста его именем.Из суеверия?

— Ты хочешь знать, как его зовут? Пожалуйста — Михаил.

— Энергия ненависти неплодотворна. Энергия прощения,выраженного через любовь, способна преобразить твою жизнь.

— Знаешь, ты напоминаешь мне сейчас какого-то тибетскогомудреца, чьи рассуждения очень хороши в теории, но неприменимы на практике. Незабывай — я много раз был ранен.

— Да, внутри тебя до сих пор живет мальчик, который плакалтайком от родителей и был самым слабым в классе. Ты до сих пор отмечен чертамитого юноши, которому не давались спортивные достижения. Который не пользовалсяуспехом у сверстниц. В твоей душе еще остались шрамы от того, как несправедливообходилась с тобою жизнь. Ну и что в этом хорошего?

— Откуда ты знаешь, что все это было со мной?

— Да уж знаю. По глазам вижу. Еще раз говорю — ничегохорошего тебе это не принесло. Ничего, кроме постоянного желания жалеть себя,ибо ты становился жертвой тех, кто сильнее. Или метнуться в другую крайность —выступить в обличье мстителя, готового ранить еще сильней, чем ранили егосамого. Тебе не кажется, что ты даром теряешь время?

— Мне кажется, что я веду себя как человек.

— Это так. Но не как человек умный и рассудительный. Берегивремя, отпущенное тебе на этом свете, помни, что Господь прощал, — прости и ты.

***

Оглядывая толпу людей, собравшихся в огромном супермаркетена Елисейских полях, чтобы получить мою книгу с автографом, я размышлял:скольким из них пришлось пережить то, что пережил я по милости Эстер?

Немногим. Одному-двоим. И все равно — большинство сочтет,что эта книга написана про них.

Писательство — дело одинокое. Мало найдется профессий,которые предполагали бы такое одиночество. Раз в два года я сажусь передкомпьютером, вглядываюсь в неведомое море моей души, и вот, заметив в немостровки мыслей, требующих развития и исследования, всхожу на корабль подназванием «Слово» и решаю плыть к ближайшему острову. Одолеваю течения,встречные ветры, шторма и шквалы, однако плыву на исходе сил, хоть и сознаю: яотклонился от курса, и остров, к которому я направлялся, больше не виден нагоризонте.

Я сознаю это, но назад не поворачиваю — надо двигатьсявперед, иначе я застряну посреди океана, и в этот миг перед глазами у меняпроносится череда ужасающих картин: всю жизнь теперь я буду обречен вспоминатьсвои былые триумфы или желчно брюзжать по поводу молодых писателей, потому чтомне не хватает отваги опубликовать новые книги. Но разве я не мечтал бытьписателем? И, значит, должен ставить слово к слову, сочинять абзац за абзацем,главу за главой, писать до самой смерти, не давая успеху или провалу вогнатьменя в столбняк. В противном случае жизнь моя потеряет всякий смысл — тогда ужлучше купить мельницу на юге Франции да возделывать свой сад. Читать лекции —ведь это куда легче, чем писать? Удалиться от мира каким-нибудьзамысловато-таинственным образом, оставив вместо себя легенду, которая будеттешить мою душу?

И вот под воздействием этих пугающих размышлений яобнаруживаю в себе силу и отвагу, о которых и не подозревал: они помогают мнедрейфовать в неведомую сторону моей души и в конце концов бросить якорь ужеланного острова. Дни и ночи я описываю то, что предстает моему взору,спрашивая себя, почему я так поступаю, ежеминутно повторяя себе, что усилия моинапрасны, что мне больше никому ничего не надо доказывать, что я уже достигвсего, чего хотел, — да нет, гораздо большего: того, о чем и не мечтал.