города, где американцы сорят деньгами и процветает черный рынок, может сложиться впечатление, что все в полном порядке. Здесь нет такси, улицы освещены лишь наполовину, но девушки, как всегда, тщательно накрашены, а шляпные и ювелирные магазины практически не утратили своего прежнего лоска. В рабочих пригородах дела, естественно, обстоят гораздо хуже. Часто встречаются окна без стекол, многие кафе закрыты, продуктовые магазины имеют жалкий вид.

В витрине бакалейщика иногда вообще нет ничего, кроме списка отсутствующих товаров. Тем не менее даже в самых бедных кварталах дела идут не так плохо, как можно было бы ожидать. Париж предстает значительно менее грязным и запущенным, чем Лондон, и, во всяком случае, существенно менее растерзанным. За несколько дней блужданий по его кварталам я еще не видел ни одного разутого и весьма немногих, кто поражал бы своей оборванностью. Не исключаю, что у половины парижанок сохранились чулки. Хотя деревянные башмаки весьма распространены, замечаешь их достаточно редко.

Признаки нищеты очевидны, если знать, где их искать. Дети пяти-шести лет выглядят вполне крепкими, но младенцы – ужасно бледные. Голуби, которые когда-то наводняли улицы Парижа, почти полностью исчезли: их просто-напросто съели. Когда где-то срубают платан, можно увидеть элегантно одетых женщин, ожидающих своей очереди, чтобы собрать веток для розжига. И все же парижане ведут себя с особым достоинством, которому они, судя по всему, научились во время немецкой оккупации. В метро они разглядывают вашу одежду иностранца, словно хотят сказать: «Мы знаем, что вы хорошо питаетесь и у вас много сигарет. Конечно, вам доступно мыло и даже кофе. Но давайте все же представим, что мы на равных».

Признаки нищеты очевидны, если знать, где их искать. Дети пяти-шести лет выглядят вполне крепкими, но младенцы – ужасно бледные. Голуби, которые когда-то наводняли улицы Парижа, почти полностью исчезли: их просто-напросто съели.

Интересно, что здесь почти нет попрошаек. Во всяком случае, их гораздо меньше, чем до войны. У прохожих не просят даже курева, хотя, если кто-то спонтанно предложит сигарету, ее принимают с трогательной благодарностью.

Очутившись в Париже, я почти сразу же (как и любой другой на моем месте) вернулся в те кварталы, которые лучше всего знал в довоенные дни. У собора Парижской Богоматери практически ничего не изменилось. Те же книжные лавочки вдоль берега, те же издания в газетных киосках. Многочисленные рыболовы по-прежнему отчаянно пытались выудить хоть что-то, а на набережных, как всегда, мастеровые были заняты починкой матрасов.

Дальше к югу, в Латинском квартале, изменения были более заметны. Так, практически исчезли землекопы, роль которых ранее исполняли иностранцы, включая даже арабов.

В крупных кафе Монпарнаса вместо многонациональной толпы художников теперь восседали семьями французы среднего класса, экономно потягивая из стаканов фруктовый сок. Пантеон был усеян гильзами от автоматов. В старом квартале между бульваром Сен-Мишель и улицей Монж я лишь благодаря настойчивым усилиям отыскал единственный магазин (похоронное бюро), который находился в том же месте, что и раньше.

Затем, к моей радости, я наткнулся на небольшое бистро, которое было мне знакомо и не переходило из рук в руки. Владелец встретил меня с распростертыми объятиями, отказался взять больше половины сигарет, которые я ему предложил, и принес бутылку того, что было хоть как-то пригодно для питья, хотя и не соответствовало заявленному на этикетке.

Через дорогу крошечный отель, где я прежде останавливался, был заколочен и частично разрушен. Он казался пустым. Однако, когда я собрался уходить, в разбитом оконном стекле того номера, который я когда-то занимал, мелькнули силуэты двух голодных детей, взиравших на меня словно дикие зверьки.

Французы верят, что у нас произошла революция[52]

Насколько можно судить по случайным разговорам и сообщениям прессы, Великобритания сейчас, как никогда раньше, пользуется особым авторитетом среди французов. Обычный француз весьма доброжелательно относится к британцам, хотя такого заключения нельзя сделать ни из тональности речей генерала де Голля, ни тем более из специфики развития общей ситуации.

Франция четыре года подряд подвергалась настоящему шквалу антибританской пропаганды, которая порой принимала чрезвычайно изощренные формы, в то время как Британия была вынуждена бомбить французские города, топить французские корабли и предпринимать другие действия военного характера, которые у обычного человека объяснимо вызывали чувство справедливого возмущения. Вдобавок ко всему высадка союзных войск во Франции и их последующее наступление нанесли серьезный ущерб экономике страны. Общепризнанно, что, несмотря на повсеместные грабежи со стороны немецких вояк, на завершающем этапе нацистской оккупации ситуация во Франции в плане материального благополучия была все же лучше, чем сейчас.

Транспортную систему страны еще не успели восстановить после наступательных операций союзников, а ожесточенные боевые действия уже развернулись в ее самых плодородных районах, что отразилось и на сенокосе, и на жатве, и, соответственно, на поголовье домашнего скота, потери среди которого оказались поистине огромными. Масштабы ущерба можно представить себе на примере следующего отдельно взятого факта: сливочное масло, которое достать законным способом практически невозможно, продается на черном рынке по цене более 2 фунтов стерлингов за фунт. Та же картина наблюдается и в отношении многих других продуктов питания. Из-за нехватки исправных паровозов ситуация с топливом в крупных городах просто катастрофическая. Парижане мерзли всю зиму 1940 года – при немцах. Всю зиму 1944 года они снова дрожали от холода – уже при англичанах и американцах. Кроме того, продовольственный кризис в стране в последние месяцы только усугубился в результате того, что союзники, изменив основные маршруты судоходства, теперь организуют их преимущественно через Тихий океан.

Тем не менее мы видим на удивление мало недовольства со стороны французов. Несомненно, те, кто поддерживал коллаборационистский режим Виши, никуда не исчезли, однако единственная политическая сила во Франции, которая занимает четко выраженную антибританскую позицию, – это коммунисты. Именно они настроены к Британии более или менее враждебно, поскольку склонны усматривать в ней наиболее вероятного лидера «западного блока», противодействие которому является важной целью советской политики. Обычный же француз не имеет ничего против Великобритании ни в личном плане, ни в политическом. Если порасспросить его на эту тему, он назовет вам две причины такого отношения: одну – довольно тривиальную, другую – более серьезную, за которой могут скрываться существенные риски грядущих разногласий между двумя нашими народами.

Первая причина заключается в том, что британские солдаты представляли свою страну более достойно, нежели американские вояки. Это сравнение, правда, не совсем оправдано, потому что британских войск здесь, во Франции, не так уж и много. Их основная часть размещена в Бельгии, а на улицах Парижа толпятся преимущественно американцы. Большинство из них провели несколько тяжелых месяцев на линии фронта, за это время у них накопилась приличная сумма, а на то, чтобы потратить ее, отводится всего несколько часов. Другой же причиной дружелюбного отношения французов к британцам является их лестная, но несколько преувеличенная оценка политических достижений Великобритании во время войны.

На французов произвело большое впечатление не только то упорство, с которым англичане вели борьбу с нацистским режимом в 1940 году, но и проявленное ими общенациональное единство. Во Франции особо отмечают, что в период тяжелых испытаний британским властям не пришлось тратить силы на подавление пятой колонны, а между различными общественными классами и социальными слоями не возникло дополнительной напряженности. Вместе с тем, что удивительно, французы склонны ошибочно принимать поверхностные изменения, произошедшие в Британии в военный период, за настоящую социальную революцию, совершенную по общему согласию всех движущих сил английского общества. Во Франции именно этим словом – «революция» – неизменно характеризуют и в ходе бесед, и на страницах газет развитие событий в Великобритании.

По утверждению французов (от которых можно было бы ожидать и более циничной точки зрения), классовых привилегий в Англии отныне не существует, сверхдоходы перестали облагаться налогами, а частный капитализм, по сути, уступил место централизованной экономике.

По утверждению французов (от которых можно было бы ожидать и более циничной точки зрения), классовых привилегий в Англии отныне не существует, сверхдоходы перестали