Ирка хотела заявить, что и желудок у нее такойже мечтатель, как и она сама, и вообще садовник с яблони далеко не падает, нослучайно перевела взгляд чуть в сторону. Вилка ее звякнула о тарелку, так никогдаи не пронзив маленький маринованный помидор. Почудилось ей, будто в стекляннойблестящей вазе, где одиноким холостяком обитал искусственный подсолнух,мелькнуло отвратительное, жуткое лицо с резкими чертами. Лицо страшное иасимметричное. Одна половина была раздута точно флюсом, другая же ссохлась, каку мумии. Сквозь прорвавшуюся ссохшуюся щеку желтели неровные зубы.

Ирка обернулась, смутно надеясь, что этообычная игра отражений и страшное лицо окажется на деле милой морденцией одногоиз кухонных обитателей. Но нет... За спиной у нее никто не стоял. Съежившеесялицо нехорошо ухмыльнулось, на мгновение высунуло из вазы палец, начертилочто-то в воздухе и растаяло. Там же, где в рамках с морскими пейзажами бодроплескались корабли, теперь сияли золотистые буквы готических очертаний:

РОКОС.

Видя, как исказилось лицо Ирки, Багровповернулся, однако буквы уже растаяли, и коварная ваза выглядела заурядно, какматематический гений на конкурсе строя и песни.

– Что там было? – спросил Багров.

Ирка повторила надпись на салфетке, стараясьвоспроизвести не только само слово, но и его очертания.

– Рокос? – задумчиво повторилМатвей. – Рокос – слово ночного языка. Означает «скоро». Ночной язык любитизломанные слова.

– А кто говорит на ночном языке?

– Многие. Само по себе слово еще неуказывает на кого-то конкретно, – осторожно отозвался Багров.

– А если это послание от другихвалькирий? – предположила Ирка.

– Исключено. Валькирии не пишут готикой.Этот шрифт не для созданий света, – уверенно сказал Багров.

– А ты можешь узнать, кто был там? Ввазе?

– Не уверен, но попытаться можно. Дай-каеще раз взглянуть!

Тщательно изучив буквы, Матвей небрежно бросилсалфетку в пепельницу, прищурился, и салфетка рассыпалась холодным пеплом.Далее Багров повел себя еще загадочнее. Взял из тарелки куриную кость, дохнулна нее и положил на стол. Затем взял еще несколько костей и последовательнопроделал с ними то же самое. Горка костей на накрахмаленной скатерти выгляделастранно, однако Багрова это не смущало.

Махнув рукой, он экранировался от остальногозала и начисто стер всю память о себе в сознании лопухоидов. Теперь для всехслучайных зрителей их стол был пуст, однако официантке даже в голову не моглоприйти посадить за него кого-то другого.

– Зачем ты набросал костей? –спросила Ирка.

– Не мешай! – сквозь зубы ответилМатвей.

Под его взглядом кости начали мелкоподрагивать и рассыпались в костяной порошок. Коснувшись порошка перстнем,Багров пробурчал что-то себе под нос. Красная искра, скользнув по перстню,сделала сероватый порошок вязким. Смесь вспузырилась. На краях выступила мутнаяпена, похожая на мясную накипь.

Однако Багров остался недоволен. Иркауслышала, как он буркнул: «Мало влаги!» Брезгливо отодвинув локоть отрасползавшейся пенной лужи, он взял стакан с минералкой и, высоко держа руку,уронил в порошок несколько капель воды.

Там, где вода попала в пену, что-то забурлило.Мутный и грязный фонтанчик брызнул в потолок. Опасаясь, что ее намочит, Иркапоспешно отодвинулась вместе со стулом. Костяной порошок кипел. Из центра лужинаверх тянулось нечто, покрытое липкой пеной.

Ирка с ужасом различила голову, ноги, руки.Фигура распрямлялась, росла, пока не стала наконец Размером с безымянный палец.Все было смазанным и клейким. Кое-как вылепленная голова не имела ни глаз, ниушей. Но главное было очевидно: перед ними стояло нечто живое. Знакомпотребовав у Ирки, чтобы она молчала, Багров обратился к существу:

– Костяной человек, ты слышишь меня? Вслепой голове появилась короткая трещина, открывавшаяся и смыкавшаяся прикаждом слове.

– Слышу! – сипло отозвалосьсущество.

– Кто я? – продолжал Багров.

– Ты мой повелитель. Я твой раб.

– Чего желаешь ты, раб?

Клейкий рот с усилием разомкнулся:

– Я хочу, чтобы ты позволил мне уйти. Явновь хочу стать ничем.

– Почему? Что в этом хорошего? –забыв о предупреждении, спросила Ирка.

Багров предупреждающе толкнул её коленом,однако было поздно. Костяной человек повернулся на звук Иркиного голоса.

– Мне больно быть чем-то. Больно жить идумать. Позволь мне стать ничем, хозяйка?

– Разве цель в том, чтобы статьничем? – не поверила Ирка.

– Счастье в отсутствии памяти. В полномисчезновении. Почему кричит младенец? Ему больно. Он не хотел приходить в этотмир. А я хочу из него уйти!

Гомункул поднял руку. Его высыхающие пальцыосыпались на стол костяным порошком.

– Они уже свободны, – чувствуя это,завистливо просипел костяной человек. – А теперь я хочу быть свободенвесь. Кто ты, вопрошающая? Обладаешь ли ты властью отпустить меня?

Ирка растерялась, не зная, надо ли отвечать.Багров своеобразно пришел ей на помощь. Мгновенно свернув салфетку, он всунулее Ирке в рот тугим шариком. Все произошло так быстро, что Ирка успела лишьнегодующе замычать.

– Властью отпустить тебя обладаю лишь я.Ответь на единственный вопрос – и можешь вновь стать ничем, – сказалБагров.

– Да, повелитель. Пусть будет, как тыпожелаешь. Только поспеши. Мне больно жить, – смиренно отвечал костянойчеловек. Его рука осыпалась до локтя.

– На стене мы видели слово «рокос», чтозначит «скоро». Кто написал его и чего он хочет? – спросил Багров.

Гомункул усмехнулся. Во всяком случае, этоможно было истолковать так, ибо трещина его рта пошла вниз.

– Ты солгал, повелитель, – сказалон.

– Солгал? – возвысил голос Багров.

– Ты сказал: мы видели буквы. Ты не виделих. Тот, кто писал их, писал их не для тебя. От тебя лично, юный волхв, онничего не хочет, – отвечал костяной человек.

Он стал как будто меньше ростом. Ирка увидела,что колени его осыпаются, обращаясь в костяной прах. Время истекало. Сразрешением или без него гомункул все же уходил в свое блаженное ничто.Существо чувствовало это и нарочно шевелилось, спеша рассыпаться быстрее.