в себя. Раньше он даже не задумывался, насколько для женщин важна финансовая подоплёка. Парень до сих пор жил вместе с родителями, упивался студенческой свободой, а на всё про всё хватало одной, правда, повышенной, стипендии. О семейной жизни до этого момента он и не помышлял. Собирался сначала окончить институт, удачно распределиться, осмотреться на новом месте, а уж потом обзаводиться семьёй.

Крепкая житейским умом Люба перевернула взгляды Евгения на многие вещи. Именно после её откровений Шмелёв дал себе зарок, что обязательно выбьется в люди. Нет, не за десять лет и не за восемь. Он придумает что-то экстраординарное, добьётся большого успеха, и сделает это всего за пять лет. Даже за три года. Стиснет зубы, будет пахать день и ночь, но покажет отвергшей его провинциалке, на что он и способен!

Евгений Васильевич моргнул, прогоняя картины прошлого, и подумал: «Интересно, что стало с очаровательной Любой? Знает ли она о моём головокружительном взлёте? Вполне возможно, всё-таки в одной отрасли работали».

Шмелёв выпрямил ноющую спину (ох уж этот сидячий образ жизни!), повращал слегка головой – и опять задержался взглядом на Ириных окнах. Да, память сохранила первые невинные отношения с Ириной как абсолютный идеал. С нею они никогда не говорили о деньгах. Ира не имела привычки жаловаться и сетовать, хотя её-то материальное положение было по-настоящему тяжёлым.

Евгений Васильевич аккуратно снял очки и помассировал глаза. Затем тщательно протёр линзы и, водрузив на нос тонкую изящную оправу, демонстративно отмахнулся рукой от навязчивых миражей прошлого. Но, увы, призраки не пропали. Старый двор рождал их в изобилии, выпуская один за другим из пыльных хранилищ памяти.

Внезапно на Шмелёва нахлынуло щемящее чувство одиночества. Всё усиливалось тревожное, не полностью ещё сформировавшееся ощущение допущенного в прошлом глобального просчёта, не до конца осознанной кардинальной потери. Грудь больно сдавило. Евгений Васильевич поморщился, попытался перебрать в уме последние сделки и контракты, запутался в датах, цифрах, достал из внутреннего кармана мобильный телефон, торопливо набрал номер заместителя.

Когда в трубке прозвучало привычное сухое «слушаю», он впервые в жизни не нашёл, что сказать. Отложил на скамейку аппарат, безвольно опустил на колени отяжелевшие руки и бессмысленно уставился на играющих во дворе ребятишек. Из трубки доносилось настороженное «алло», а Евгений Васильевич, застыв, словно сфинкс, не моргая и не отводя взгляда, следил за будничной дворовой жизнью.

Снова припустил мелкий дождик. Дети разбежались, попрятались под козырьками подъездов. Двор мгновенно опустел. Отрешённый Шмелёв одиноко и нелепо застыл в углу, под косым секущим дождём. Несколько капель попало ему на очки, размазав изображение разноцветными акварельными лужицами. Евгений перестал что-либо отчётливо различать вокруг себя.

Тучи в небе продолжали сгущаться, заметно похолодало. На замкнутый мрачными домами с узкими старомодными окнами двор быстро опускалась темнота. Внезапно столб света вырвался из резко распахнутой двери подъезда, и на пороге появилась оплывшая фигура женщины в домашнем халате и шлёпанцах. Волосы её были растрёпаны и почти закрывали лицо. Она в панике выскочила под дождь и побежала в сторону скамьи, на которой сидел укрытый разлапистым деревом Шмелёв. Когда женщина подняла отёкшее лицо, на Евгения Васильевича глянули незабываемые глаза Ирины. Дверь подъезда снова издала противный скрежещущий звук, и в светлом проёме Шмелёв увидел приземистую фигуру в изношенной десантной форме. С пьяным рёвом: «Убью, сука!» – мужчина замахнулся и бросился за Ириной.

Женя судорожно вздохнул. Его коснулся знакомый запах Ирининых волос, почувствовать который ещё хотя бы раз он мечтал долгие годы. Не задумываясь, Евгений Васильевич сделал шаг и закрыл собой испуганную женщину. Выкрикивая грязные ругательства, обезумевший от безделья и пьянства муж Ирины заученным движением всадил кухонный нож в сердце неожиданного, словно выросшего из-под земли рослого противника. Женщина странно заскулила. Евгений, поддерживаемый Ириной, мгновенно обмяк и тяжело опустился на старую скамейку.

Сквозь сгущающуюся пелену он увидел, как одно за другим загораются в доме окна, услышал тревожный гул чужих голосов, вой сирены скорой помощи. Его последней мыслью было, что если он каким-либо чудом спасётся, то хорошо бы всю оставшуюся жизнь просидеть на этой самой скамейке. Ни о чём не помышлять, ничего не страшиться, лишь рассматривать, как в далёком беззаботном детстве, бегущие в вышине облака и блёклые звёзды ночного московского неба…

Шмелёв резко встряхнул головой, с натугой зажмурился, открыл глаза и провел ладонью по лицу, отгоняя от себя отвратительное видение. Надо же было такому пригрезиться. Он передёрнул плечами, постарался взбодриться и сразу даже не заметил, как к нему подошли двое мужчин с невыразительными лицами, одетые в скромные чёрные куртки.

– Шмелёв Евгений Васильевич, – скорее утвердительно, чем вопросительно произнёс один из незнакомцев. – Вот ордер на ваш арест. Пройдёмте с нами, – уверенным ровным голосом завершил человек в чёрном короткую, но ёмкую речь.

Шмелёв рассеянно взглянул на раскрытые перед ним удостоверения работников генпрокуратуры, другие представленные для ознакомления официальные документы. Заметил поблизости группу переминающихся с ноги на ногу полицейских. Отвернувшись от обращённых к нему напряжённых лиц, Евгений Васильевич в последний раз медленно обвёл взором любимый двор и молча поднялся с достопамятной скамейки…

Финансовые претензии по недоимкам в государственный бюджет за последние два года, предъявленные федеральной налоговой службой холдингу, который возглавлял Шмелёв, во много раз превысили годовой оборот компании. Продажа активов, произведённая в спешном порядке, привела империю Евгения Васильевича на грань банкротства. Распроданное имущество, как и положено, перешло под управление государства, а сам он, счастливо избежавший суда и заключения, говорят, перебрался за рубеж. По неподтверждённым слухам, осел в Греции, поселился на берегу моря в крошечном курортном городке со странным названием Неа Рода.

Евгений Васильевич теперь живёт в маленьком белом домике, крытом тёмно-красной черепицей. В уютном дворе растёт старый платан. Под ним устроена скамья, откуда можно любоваться красивым видом на залив и возвышающуюся на горизонте святую гору Афон. Сквозь раскачивающиеся ветви и листву сияют крупные звёзды чистого южного неба. Почти каждый день на закате любопытные греки замечают мужской силуэт, застывший на скамейке под деревом. Ещё довольно молодой, но убелённый сединой господин сидит, слегка наклонив голову, сложив руки на коленях. Он часами смотрит вдаль, пока пейзаж полностью не растворится в сгущающихся сиреневых сумерках.

Письмо

Завтра суббота… Последний день рабочей недели окончен, и впереди отдых. Выбравшись из метро на воздух, Кира облегчённо вздохнула. Ещё пару часов назад она кружила по залу вылетов Шереметьево-2, рассеянно посматривая на прилавки с сувенирами и ловя в толпе лица знаменитостей, обыденные без грима и сверкания софитов. Ей льстило внимание окружающих,