ей? С момента их последней встречи она никак не напоминала Кире о своём существовании… Знакомы они были поверхностно. Если бы не скрупулёзно подсчитанные Валерией дни, точно обозначенная дата расставания, Кира вообще не поняла бы, кто автор этого послания.

Что вдруг потребовалось этой невзрачной, бесцветной особе? Она запомнилась тихоней, серой мышкой, преданно заглядывающей в глаза, готовой исполнить любую просьбу, лишь бы угодить. Что это вообще за письмо? Почему Валерия пишет о каких-то «отношениях» и «вранье»? Кто кого и в чём обманывал? Что Кира должна «прекрасно понимать»?

Кофе, шипя, перелился на плиту. Кира вскочила, выключила газ, нетерпеливо протёрла пенящуюся коричневую лужицу. Благо, на чашечку ещё осталось. Этот глоток кофе позволил ей справиться с нарастающим раздражением и спокойно вернуться к чтению письма. Надо же, оно оказалось ещё загадочнее, чем она могла предположить.

«В том подавленном, угнетённом состоянии, в котором я сейчас нахожусь, очень хочется говорить, говорить, много говорить, чтобы наконец-то выговориться, излить всю себя. Но рассуждать о глубоко личном, объяснять свои странные, порой противоречивые поступки, рассказывать о том, что и как произошло со мной за последнее время, можно только самым родным душам. Поэтому я пишу тебе. Прости за высокопарный стиль, но это действительно так: ты единственное дорогое и родное создание, которое есть у меня на этом свете, самое близкое и тёплое, что останется со мной до конца. Это не просто возвышенные слова, не пафос. Я говорю совершенно искренне, поверь мне».

Пальцы Киры разжались, и листы бумаги мягко легли на стол. Казалось, издалека до неё донёсся хрипловатый голос, в котором нельзя было не услышать боли и отчаяния. Это странное письмо начиналось как объяснение в любви… И кто же пишет о вечной преданности? Ей адресовала своё признание молодая женщина, девушка. Кирой овладело смутное волнение, в её душе зашевелилось ощущение предательства. Оно не рассеялось и потом, пока картина жизни Валерии разворачивалась перед ней.

Впервые Кира и Валерия встретились в большой пёстрой, шумной компании. Кира не знала, кто привёл эту щупленькую, неприметную девушку. Лера выглядела неуверенно в кругу раскованных, слегка подвыпивших гостей. Одета она была простенько, даже бедно: в какую-то кофточку и заношенные джинсы; смотрелась – без макияжа, с заколками-невидимками в соломенных волосах – по-сиротски блёкло на фоне элегантных, гламурных девиц. Кира, вообще-то, исповедовала принцип, что незачем красоту прятать, потом не пригодится! Но в какой-то момент при виде Леры ей стало не по себе. То ли это был лёгкий стыд за собственное безоблачное благополучие, то ли раздражение от подчёркнутой прибеднённости, а может, прилив жалости. Этим первая встреча и запомнилась.

Кира оторвалась от нахлынувших воспоминаний и вернулась к письму.

«Знаешь, после долгого перерыва, когда я не брала в руки не только простого карандаша и ручки, но даже самой обыкновенной книги, примитивного детектива в мягкой обложке, я опять начала понемножку писать. Прости, кажется, у меня и не письмо получается вовсе, а прощание какое-то. Или, если хочешь, можешь назвать это исповедью, быть может, отповедью. Меня неумолимо несёт поток скомканного сознания, где есть вот такие стихи».

С удивлением Кира оглядела бегущие ниже, теснящиеся и наползающие друг на друга стихотворные строки. Раздражённо она подумала: отец был, как всегда, прав, всё-таки здесь речь о литературе. Сразу пришёл на память ходивший в списках цикл стихов Марины Цветаевой «Подруга». Она грустно усмехнулась:

Под лаской плюшевого пледа

Вчерашний вызываю сон.

Что это было? – Чья победа? —

Кто побеждён?

Кира боготворила творчество Марины Ивановны, а всякую попытку сравняться с ним считала кощунственной, тем не менее она внимательно прочитала стихотворение из письма. Оно было без названия, без посвящения, и уж подражательным его точно нельзя было назвать.

«По твёрдому, я знаю, что твёрдому,

Я к нежной, поскольку ты – нежная,

Вне времени, для нас нет времени,

С тычинками, пестиками, ветками.

На белое, смуглые на белое,

По гладкому, тонкому, гладкому.

На жаркое к жёлтому жаркому.

Колотится, сейчас же и выскочит.

К нестепенному с волнами пенному

По капелькам, ещё по капелькам,

Дамба – в камешки и нету дамбы.

Растёт и гомонит, наполняется.

По тихому, по пространству тихому,

На мягкое, жёсткой на мягкое

Планирует лёгкое плавное

По твёрдому со страстью к бурлящему…»

Необычный ритм стихов заворожил Киру, но они неожиданно обрывались. Кира отложила очередной лист-квитанцию, задумчиво поднесла к губам опустевшую кофейную чашку. Строки, написанные Валерией, были туманны, но они удивительным образом тронули, взволновали. Кира отставила чашку и перечитала стихотворение, теперь гораздо медленнее и внимательнее. Если не вникать в художественные достоинства и недостатки текста, следовало признать, что от него шли волны сексуальности. Как бы Кира ни была равнодушна к женщинам, эти стихи встревожили её. Она замечталась, неосознанно поглаживая грубую поверхность бумаги. Где-то в подъезде громко хлопнула дверь. Кира вышла из задумчивости и продолжила чтение.

«Три дня назад был самый добрый и светлый на земле праздник. Я, конечно, провела его с тобой, всю ночь любовалась замечательной кошачьей ухмылкой твоих хитрющих, слегка раскосых глаз. Интересно, кто первый придумал, что у беды глаза зелёные? Мне кажется, этот человек совсем не знал жизни и очень сильно ошибался.

У беды глаза серые, с живым металлическим блеском, который удивительным образом способен менять оттенки, переливаться радужными бликами в зависимости от освещения или мимолётного настроения, как хорошо отполированная легированная сталь. Твои серые глаза всегда завораживали меня своей льдистостью, казались неприступными, как у снежной королевы. Они подавляли мою волю величием пантеры и высокомерием императрицы. Твой взгляд, цепкий и хваткий, сковывал меня, словно кандалы. Он возбуждал, впивался в меня колкими иглами, от которых по телу пробегала сладкая дрожь, и пронзал насквозь, словно короткая, выпущенная с огромной скоростью арбалетная стрела, так что порою перехватывало дыхание. Он всё видел, понимал, брал меня в плен и уже не отпускал на свободу.

Власть твоих холодных серых глаз надо мной была безгранична. Я их боялась, как удара тупого ножа в грудь. Но они притягивали меня, словно играющее матовым блеском лезвие стилета. Я и панически их страшилась, и страстно обожала, пыталась от них скрыться – и всякий раз летела навстречу к ним стремглав, что было сил, бросив любые дела и позабыв обо всём на свете. В сиянии твоих