– Как ты можешь, Лена?! Человек пропал, а ты говоришь –делать нечего!

– Но он же не из-за меня пропал! Если я могу помочь, япомогу, а если нет, то тогда какая от меня польза? Я бы лучше в Москвеосталась!

– Лена, я никогда не думал, что ты такая черствая!

– Черствая бывает булка, – сказала Лёка. Она вдруг оченьустала. – Давай спать, а?

Он посмотрел на нее, и Лёка вдруг отчетливо поняла, что емухочется, чтобы она ушла.

Он не хочет с ней спать. Он хочет звонить на мобильный своейбывшей жене – аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети, –курить, смотреть в окно и предаваться отчаянию.

Предаваться ему хочется в одиночестве.

Деятельная Лёка отчаянию как минимум помешала бы или, ещехуже, свела бы его на нет.

Как всегда, когда требовалось принять решение, Лёка егоприняла, освободив Артема от необходимости делать это самому.

– Темочка, – сказала она и улыбнулась фальшивой улыбкой, – япойду к себе. Я что-то так устала, сил нет никаких.

Он, всегда такой внимательный к ее настроению, сделал вид,что фальши не заметил. В конце концов, это она сказала, что уходит, а не онвыгоняет ее вон из своего номера!..

– Я тебя провожу.

Она кивнула, чуть не плача.

Он ничего не понял. Он, самый понимающий, самый тонкий, самыйнежный и правильный из мужчин! Он, который всегда помнил, что нужно взятьзапасные туфли, потому что у нее «устанут ножки»! Он, который знал, что оналюбит салат «Цезарь» и очень много подливки! Он, который называл ее «киска» –никто и никогда не называл ее «киской»!

И он ничего не понял!

Ни ее ревности, ни огорчения, ни отчаянных попыток прийти напомощь и все взять на себя! Ничего...

– А ты посади его на шею и вези, – говорила бездушная Ника,– чего он на машине-то ездит, утруждается! На тебе гораздо удобней! Мягко,приятно, сидеть высоко! Ты ж у нас высоко летаешь, птичка моя! А он на тебесверху полетит! Красота, и какой вид открывается!..

Лёка открыла дверь в свой номер – точная копия того, изкоторого они только что вышли.

Уютный пятизвездочный гостиничный рай с мягким светом,широченной кроватью, льняными покрывальцами, наборным паркетом, мебелью врусском вкусе и ультрасовременной ванной. Возле кровати, приготовленныегорничной, стояли одинокие тапочки.

Завидев эти тапочки, Лёка чуть не зарыдала.

Почему, почему она должна ночевать здесь одна?! Что такое?!Какую она допустила промашку, что сделала не так?! Почему главный человек еежизни собирается сейчас выйти и закрыть за собой дверь, оставив ее наедине сэтими самыми тапочками?!

– Тема, – предпринимая последнюю попытку, проблеяла она, каковца. Кто-то сегодня, кажется, уже называл ее овцой, – Темочка, я так естьхочу!

– А я что-то совсем не хочу, – откликнулся он горестно. –Мне кусок в горло не лезет. Я как подумаю, что могло случиться с Настей!..

Лёка кивнула.

– Ты прими ванну погорячее и спать ложись, – заботливосказал Артем и поцеловал ее в щеку, около губ. – Хочешь, я тебе воду открою?

– Я сама, спасибо.

– И на ночь выключи кондиционер. Вот здесь, видишь? А тобудет дуть, и ты к утру простынешь.

Лёка кивнула.

Кажется, он понимал, что говорит и делает что-то не то,потому что на пороге вдруг остановился, еще посмотрел на нее и спросил:

– Что?

– Все в порядке, спокойной ночи.

– Нет, Лен, подожди. Я не хочу так с тобой расставаться. Тыобиделась, да?

– Я не обиделась.

– Лена!

– Тема, – Лёка взялась за латунную ручку и потянула дверь,так чтобы не осталось никаких намеков на интимность.

Коридор так коридор. Спокойной ночи так спокойной ночи. Путьсвободен.

Он стоял как вкопанный.

Стал богатырский конь как вкопанный. Ах, ты, волчья сыть,травяной мешок!..

Значит, сейчас ей придется его уговаривать. Чтобы совестьего была чиста и спокойна. Чтобы, стало быть, он не беспокоился на ее счет, апродолжал всласть переживать из-за Настеньки. Ему и без Лёки забот хватает.

– Темочка, я правда очень устала, – сказала Лёка. Покоридору кто-то прошел, не взглянув на них. Артем проводил прошедшего глазами,а потом опять обернулся к ней. – Давай спать. Завтра обо всем поговорим. И неволнуйся ты так. Я уверена, что все хорошо, тем более, видишь, персоналговорит, что была какая-то подруга...

– Этого не может быть, – твердо сказал Артем, не принимаяЛёкиного легкомыслия, – я знаю всех ее подруг.

– Ну, и чудненько, – закруглилась Лёка. – Давай, до завтра,мой хороший.

И она закрыла дверь.

И он ушел к себе в номер.

И больше не приходил.

Сначала она плакала в ванной. Потом перешла плакать вкомнату – поплакала немного на кровати, а потом в кресле с видом наИсаакиевский собор.

Потом перестала, подтянула к подбородку замерзшие ноги –пальцы в свете уличного фонаря казались синими. А может, у нее гангренаслучилась от шпилек?..

Поизучав немного синие пальцы, она вдруг вспомнила, чтозавтра четверг, третий четверг ноября.

Молодое «божоле», предчувствие праздника, красные цветы набелой скатерти, горячее мясо, пузатые бокалы.

Ничего этого не будет. Артем страдает, и она, Лёка, должнастрадать вместе с ним. Как женщина его жизни.

Нет, не просто женщина, а главная женщина его жизни. Или,может, генеральная. Впрочем, генеральной когда-то была линия партии.

– Ну да, – сказала Лёка вслух, и ее голос, тихий и хриплыйот слез, удивил ее саму, – я даже не могу с ним спать. Он страдает и спать сомной не хочет. А я-то как же?!

И она опять заплакала, только теперь в обратном порядке – вкресле, на кровати, а потом в ванной.

Проснувшись утром и увидев себя в зеркале, Лёка решила, что,пожалуй, ничего, кроме пластической операции, ей не поможет.

С другой стороны, сделать операцию до завтрака она неуспеет, значит, и так сойдет.

Она долго поливала себя из душа – сначала очень горячаявода, потом очень холодная, потом опять горячая и так далее. К концу процедурывсе лицо и тело горели, как после бани, зато неожиданно выяснилось, что у неена лице есть глаза. Они открылись и смотрели.