– Я не хочу слышать, как ты повторяешь всё это по новой.

Глядя на родителей и бабушку, я нахмурилась, но никто ничего не объяснил. Мама рассказывала множество историй, но все они были о других людях, а не о ней самой.

Её голос молил:

– Ты моя старшая дочь…

– С тобой останется Айнара.

Айнара кивнула:

– Я никуда не собираюсь.

Мать улыбнулась ей, потом повернулась ко мне:

– Я хочу, чтобы вы обе были здесь.

Я процитировала историю о шаманке Нишань, сама пугаясь того, что использую слова моей матери против неё же:

– Сергудаю было пятнадцать, когда он захотел поохотиться на горе Ледяного дракона. Мне пятнадцать…

– Он заболел лихорадкой и умер. И потом, Сергудай был сыном. С дочерями по-другому. С девушкой могут случиться куда худшие вещи, чем с юношей.

– Это школа-пансион. Там обо мне будут заботиться по-родительски. Ты всегда говорила, что Китай – как отец…

– Тебе не нравится здесь, с нами? – Мама подняла руки, словно желая меня удержать, а потом уронила на колени.

Я потянулась к ней, но она подалась назад, и от этого мне стало больно как от пощёчины.

– Конечно, нравится. Здесь мой дом. Но где-то в другом месте мне может понравиться больше. Я не знаю, пока не попробую.

Мама вздохнула и взяла за руку Айнару.

– Я не дам тебе уехать, Айми. Извини. Тебе нужно разрешение от родителей.

Я и представить себе не могла, что нас разлучит одно-единственное мгновение.

– Папа подпишет разрешение.

Она обернулась к отцу за поддержкой.

Тот кивнул, вновь уставившись на столешницу:

– Я подпишу.

Мама вскрикнула, вскинула руки в воздух и выбежала из дома. Айнара поспешила за ней. Отец потрепал меня по плечу и тоже пошёл следом за мамой.

Шесть

После четырнадцати часов, проведённых в самолёте, – двадцати шести, если считать разницу во времени, – мы приземлились в Китае.

Новый пекинский аэропорт напоминал собор: его свод вздымался к небу, стальные рёбра встречались в верхней точке. Выходить из гейта было всё равно что выбираться из-под ангельских крыльев.

Воздух потрескивал ощущением возможностей, начиная от полированных мраморных стен и заканчивая приветственной фреской в конце эскалатора. Все жители, изображённые на ней, стояли лицом к рассветному солнцу, и их полные надежды румяные щёки контрастировали с отбеленными зубами улыбок. Вместо маленьких красных книжечек Председателя Мао они держали в руках портфели, кисти, молотки, системные блоки.

Вдоль стен в коридорах были развешены плакаты, рекламирующие приближающийся Лунный фестиваль.

– Это любимый фестиваль моей мамы, – сказала я Дэвиду, пока мы проходили таможню и иммиграционный контроль. – Каждый год в деревне устраивали конкурс фонарей. Папа всегда собирал все возможные материалы, какие только мог достать, и тоже мастерил фонарь.

Дэвид рассмотрел фото восьмиугольного фонаря, мимо которого мы шли.

– Готов поспорить, у меня хорошо получалось бы. – Он указал на плакат на противоположной стене и усмехнулся: – Тут и правда написано «Обними прибыль»?

Мужчина держал в одной руке банковскую книгу, а в другой – корзину с рыбой. Красные слова, китайские и английские, парили в небе над его головой.

– Правда.

– Как ты, справляешься?

– Пока стою на ногах. Это уже что-то, да?

– И даже ходишь – это вообще хорошо.

Я кивнула.

Сказав несколько слов, мы прошли таможню и иммиграционный контроль без происшествий. Настороженные глаза офицера сравнили наши лица с фотографиями, и он с громким стуком проштамповал наши паспорта.

Металлические волны багажной карусели неслись вперёд, всё никак не достигая берега, нагруженные чемоданами и туристическими сумками, картонными коробками, обмотанными целлофаном, деревянными кофрами, перетянутыми жёлтой лентой. Все везли подарки семье и друзьям. Я чувствовала вину, дожидаясь своего чемодана, набитого лишь моими одеждой и туалетными принадлежностями.

Когда карусель перестала крутиться, мы оставались последними двумя людьми перед ней.

Я наполовину вздохнула, наполовину застонала. Мы отправились по указателям к стойке потерянного багажа. Женщина в тёмно-синей униформе и шляпке-таблетке оглядела нас сверху донизу, а потом сказала: «Здравствуйте» – по-английски, проговаривая каждый слог.

Я моргнула и ответила по-китайски: «Ни хао». Даже на мой собственный слух произношение было резковато. Мандаринский китайский оставлял странный вкус во рту. И в мозгу тоже.

Я выучила английский так хорошо, что даже думала на нём. Сперва мысль оформлялась на английском, а уже потом приходилось переводить её на китайский.

Женщина улыбнулась и ответила по-китайски:

– Чем я могу вам помочь?

Я положила на стол сумочку и камеру. Люди слева и справа от нас толкались, пытаясь отвоевать себе немного места, чтобы заполнить бумаги.

– Я потеряла кое-что. – Я изобразила руками квадрат, не в силах вспомнить слово, обозначающее багаж. – Вот таких размеров, чёрный. Из Нью-Йорка, рейс пятьсот шестьдесят один.

Женщина вручила мне бланк из трёх самокопирующихся листков:

– Заполняйте.

Я заполнила. Она прочла мои ответы, сделала несколько пометок и отдала мне самую бледную копию:

– О’кей, мы найдём вашу пропажу.

Затем женщина выдала мне плотный коричневый конверт. Я заглянула внутрь – зубная щётка, паста, расчёска и хлопковый носовой платок. Я поблагодарила, и женщина сказала:

– Не стоит благодарности.

Дэвид шепнул:

– Ты же хотела, чтобы у тебя стало поменьше вещей.

Я смерила его тяжёлым взглядом, и он рассмеялся.

Снаружи, за покрытыми инеем дверями, ждал Китай, который я помнила, – океан людей с чёрными волосами и карими глазами, сливавшихся в нервирующую меня стену.

Я прищурилась, но различать отдельных людей легче не стало.

Диафрагма камеры фокусируется, сужаясь, чтобы объекты сделались резче. Я вытянула указательный и большой пальцы на левой руке и прижала их кончики к большому пальцу правой, формируя крошечный треугольник, микрокамеру. Поднесла к левому глазу и закрыла правый. Люди разом сделались чётче.

Они выглядели так, словно надеются на что-то – ищут друга или родственника либо что-то менее вещественное. Их взгляды касались нас мельком и скользили дальше. Мы не были тем, чего они ждали, что бы это ни было.

– С тобой всё в порядке? – спросил Дэвид.

Я ухитрилась улыбнуться:

– Должно быть, устала от всей этой уборки и стирки и, ну, знаешь… недосыпа.

Я хотела сделать фото толпы, чтобы рассмотреть людей в ней более пристально, но, когда я потянулась к привычному месту на бедре, камеры там не было.

– Где мой фотоаппарат?

Сумочка – а значит, и паспорт тоже – была со мной. Но паспорт ничего не значил: без камеры я не была сама собой.

– Идём, – сказал Дэвид. – Вернёмся по своим следам.

На этот раз за стойкой сидела другая женщина в тёмно-синей униформе и шляпе-таблетке. Я заговорила по-английски, обратившись в минуту стресса к языку, на котором