и знаки поменьше расплывались, и я не понимала, написаны они по-английски, по-китайски или по-маньчжурски.

– Извини. Хотелось бы мне, чтобы ты повидал всё это, как если бы просто приехал в отпуск. Но я настолько выпала из всего…

– Эми? Закрой рот.

– Что?

Он постучал себя по уху:

– Закрой рот и послушай.

Звуки лились из-за каждых открытых дверей. Пекинская опера и английская поп-музыка требовали вашего внимания. Из ближайшего парка доносились звуки венского вальса, и Дэвид потянул меня туда.

Красные фонарики, разрисованные золотом, свисали с каждого столба. Парк кишел людьми во всевозможных нарядах. Многие десятилетия цвет и рисунок были привилегией исключительно детей, и вот теперь взрослые в погоне за модой доходили до крайностей.

Мимо пробежала женщина в кипао цвета фуксии, с разрезом до талии. Она держалась за руки со своей сестрой-близняшкой в чёрном кружевном вечернем платье, подол которого колыхался над землёй. Я потащила Дэвида за руку, и мы двинулись следом.

По дорожкам шествовали женщины в шёлковых расшитых жилетах, а компании мужчин в рубашках неоновых и пастельных оттенков играли в шахматы. Торговцы едой с тележками продавали паровые дамплинги, ребрышки-барбекю на шампурах и сахарную вату «драконья борода»; пар, дым и сахарная пудра, смешиваясь, витали в воздухе.

Среди деревьев примостился симфонический оркестр. Трубы и перкуссия сидели на толстых сучьях, первая скрипка беспечно оседлала две ветки. Пианино вытянуло ножки к земле, а рядом дубы поднимали ветви, точно держащиеся за руки возлюбленные. Побеги растущих рядом ив колыхались в такт музыке.

Позади оркестра была площадь, а на ней – сотни людей.

Они танцевали.

Люди двигались так, словно дышали в одном ритме: мужчины и женщины, пожилые и двухлетки, тинейджеры и матери с младенцами на руках. Граница танцующей массы пошла рябью, принимая в себя двух женщин, за которыми мы следовали. Они влились в танец так же естественно, как удары сердца, как волна, накатывающая на берег.

Дэвид поднял мою руку, спрашивая, не хочу ли я присоединиться.

Я на долю секунды увидела женщину в профиль прежде, чем она исчезла в сердце танцующей толпы. Она выглядела знакомой. Я отбросила руку Дэвида и бросилась за ней. На меня бросали косые взгляды, пихали меня локтями. Вскоре я прекратила попытки и стала покачиваться в такт музыке – тут-то я и увидела её прямо перед собой.

Я похлопала женщину по плечу.

Она обернулась и улыбнулась мне – молодая женщина, которая могла быть похожей на мою маму за несколько лет до моего рождения. Она взяла меня за руку, и мы стали вальсировать под песню без слов. Мне нужно было столько всего сказать ей, моей матери. Слова сливались и растворялись у меня в голове, но с моих губ не сорвалось ни одно.

Кто-то сзади постучал меня по плечу, и я обернулась. Дэвид нашёл меня. Когда я снова повернула голову, женщина уже исчезла.

– Почему ты сбежала? – Казалось, он расстроен – редкое состояние для Дэвида.

Я потрясла головой:

– Не знаю. Всё какое-то сюрреалистическое.

– Пойдём добудем еды, – предложил он, и следом за ним я стала пробираться сквозь толчею танцующих.

Мы шли по улице, увешанной фонариками в честь Лунного фестиваля, их овальные красные тела с золотыми кисточками колыхал ветерок. В ресторане, который оказался ближе всего, стены были расписаны изображениями венецианских каналов. Из открытой двери кузни сочился пар, наполняя воздух запахами сливочного масла и чеснока.

За соседним столиком женщина сетовала:

– Но я хотела настоящей иностранной еды! Итальянская паста – это обычная китайская лапша. Мы много лет её экспортируем, и вот они отправляют её нам обратно под другим названием.

Принесли наши миски с лапшой.

Что-то частично маньчжурское, частично китайское, экспортированное много лет назад под названием «Айми» теперь вернулось как Эми.

Восемь

В детстве мои любимые праздники менялись в зависимости от времени года: зимой это был китайский Новый год, летом – Драконий лодочный фестиваль. А мамин любимый праздник всегда оставался одним и тем же: это был Лунный фестиваль.

За неделю до праздника в пекарне готовили лунные кексы, круглую выпечку со сладкими начинками из красных бобов или семян лотоса. Внутри лунных кексов для розыгрышей был яичный желток, а внутри ещё более забавных – содержимое яйца, которое вот-вот должно было стать цыплёнком. Эти кексы хрустели, и дедушка Фэн их любил. Иногда, доедая такой кекс, он улыбался с приставшими к передним зубам пёрышками – ликующей и победной улыбкой кота, слопавшего птичку из клетки.

Мама рассказывала мне историю о Лунном фестивале:

– Жила-была маньчжурская девушка, которая больше всего на свете любила лунное создание, обитавшее на Луне. Каждый год во время Лунного фестиваля между Луной и Землёй протягивался волшебный мост, и они могли один день провести вместе.

Мне это казалось романтичным.

Моя мама любила истории, а папа любил фонари, вывешенные вдоль нашей улицы и на деревьях, бумажные фонарики и свечи, которые плыли по Реке историй, чтобы осветить путь духам мёртвых. Каждый год он помогал развешивать фонарики в деревне.

Свободное время папа проводил, зарисовывая мир вокруг. У него был скетчбук в твёрдом переплёте, наполовину разрисованный набросками непостроенных зданий и портретами людей из деревни. Остальные страницы оставались пустыми.

В последний день каждого месяца папа садился со мной и Айнарой и отрезал бритвой три листа. Чистая бумага была роскошью, так что на этих трёх листах мы никогда не создавали ничего слабее шедевра. Линейка отца и самодельный Т-угольник помогали нам вычерчивать идеальные углы карандашом.

Мы считали на пальцах обеих рук дни недели и соответствующие им даты, уверяясь, что в августе всегда тридцать один день, а в феврале нет, а потом чертили сетку, прерывая линии, чтобы написать в верхней строчке «понедельник», «вторник» и так далее. Айнара рисовала цветными карандашами деревья, цветы и пагоды. Я рисовала солнце, и луну, и высотные здания отца.

После двух-трёх часов труда у каждой из нас появлялся иллюстрированный календарь грядущего месяца, где мы отмечали дела, которыми займёмся вместе: каллиграфия по понедельникам, рисование по вторникам, боевые искусства по средам, пение и игра на гармонике по четвергам, через раз, философия по пятницам, поэзия по субботам, скульптура по воскресеньям.

Конечно, всё это шло вдобавок к шестидневке в школе и домашним заданиям, а ещё помощи по дому в воскресенье, с утра до вечера. Мы прикалывали календарики на стену и в восхищении отступали.

Однажды вечером отец нашёл меня, когда я играла во дворе с Йеном. Родители купили ему металлический игрушечный вертолёт с вращающимися лопастями. Йен