а может, она уделяла мне больше внимания, чем я думал. В любом случае, это мило, но я не хочу в этом полностью признаваться.

Я беру вилку и разрезаю тост, хрустящие края уступают место мягкой заварной начинке. Первый укус божественен, вкусы идеально сбалансированы. Она хороша в этом — слишком хороша. Пока я жую, мои мысли переходят к ней. Я могу представить, как она бежит, ее темные волосы завязаны сзади, ноги несут ее по тихим улицам.

Моя вилка зависла над тарелкой, готовая к следующему укусу, когда что-то щелкает в моей голове. Голос Романа слабо отдается эхом, разговор, который шел несколько недель назад. — У нее непереносимость лактозы.

Я замираю.

Если ей нельзя молоко, почему оно у нее в холодильнике? Эта мысль врезается в меня, как кулак. Мой взгляд метнулся обратно к тарелке, к записке, к тосту, который теперь больше похож на оружие, чем на еду.

Холодок пробегает по моей спине, волосы на затылке встают дыбом. Я кладу вилку и хватаю телефон, мои движения резкие и обдуманные. Роман берет трубку на втором гудке.

— Роман, — рявкаю я, и в моем голосе явно слышится беспокойство, — иди сюда немедленно.

— Все в порядке? — Его голос настороженный, профессиональный.

— Просто иди сюда. Что-то не так.

Внезапная волна тошноты охватывает меня, резкий скручивающий момент в животе заставляет меня схватиться за край стола для поддержки. Мое зрение на секунду затуманивается, черные точки танцуют по углам. Осознание бьет меня, как кувалда.

Меня отравили.

Телефон выскальзывает из моей руки, грохоча на стол, когда я, шатаясь, встаю. Колени подгибаются, комната стремительно кружится. Кажется, что каждая мышца в моем теле наливается свинцом, а сердцебиение отдается в ушах.

— Роман! — кричу я, хотя не знаю, слышит ли он меня еще. Мой голос звучит как-то далеко, словно из-под воды.

Я спотыкаюсь и иду к двери, хватаясь за стену для равновесия. Мой разум мечется, прокручивая в голове каждый момент с Кьярой, каждый взгляд, каждое прикосновение, каждое тщательно подобранное слово. Она спланировала это. Эта мысль пронзает меня, острее, чем боль, сжимающая мой живот.

Последнее, что я вижу перед тем, как мир погружается во тьму, — это нетронутая тарелка с французскими тостами, невинно стоящая на столе.

Когда я падаю на пол, холодные плитки не приносят утешения. Только предательство.

* * *

Ритмичный писк кардиомонитора вытаскивает меня из темноты. Мое тело кажется тяжелым, каждая конечность отягощена, словно заключена в бетон. Моргая от резкого флуоресцентного света надо мной, я пытаюсь сесть, но острая боль в животе прижимает меня к больничной койке.

— Успокойся, — прорезает туман голос Романа. Он сидит рядом со мной, положив локти на колени, и смотрит на меня со смесью облегчения и разочарования. — Тебе повезло, что ты жив.

Я игнорирую его беспокойство, мое горло сухое, как наждачная бумага. — Где она? — Мой голос хриплый, грубый от неиспользования. Это единственный вопрос, который имеет значение.

Роман откидывается назад, медленно выдыхая. — Ушла.

Одно слово — как удар под дых. Я стискиваю зубы, заставляя себя сесть, несмотря на резкий протест моего тела. От этого усилия у меня перехватывает дыхание, но мне все равно. — Что ты имеешь в виду, когда говоришь ушла?

— В тот момент, когда ты отключился, я застал тебя здесь. Я оставил людей выслеживать ее, но… — Он колеблется, поглядывая на дверь, словно ожидая, что кто-то войдет и спасет его от дальнейшего объяснения. — Она исчезла. Данте тоже.

У меня вырывается горький смех, больше похожий на рычание. Конечно, она сбежала. Она слишком хорошо все спланировала. Каждая улыбка, каждый взгляд, каждый поцелуй — все это было частью ее игры. Она добралась до меня прежде, чем я добрался до нее.

Роман качает головой, его голос тихий, но в нем слышно недоверие. — Не могу решить, умная она или просто жестокая.

Входит врач с планшетом в руке и прерывает нас. — Вы проглотили контролируемый токсин, — объясняет он. — Он был добавлен в вашу еду. Небольшие дозы не были бы смертельными, но если бы вы съели больше, вы бы сюда не добрались. Вам повезло, что ваши люди действовали быстро.

Повезло. Это слово имеет неприятный привкус во рту. Удача тут ни при чем. Меня разыграли.

Когда доктор уходит, Роман пристально меня изучает. — Она умна, я должен отдать ей должное. Она точно знала, как нанести удар.

Я свешиваю ноги с кровати, не обращая внимания на волну головокружения, которая накрывает меня. — Умная не значит неприкасаемая. — Мой голос холоден, пронизан яростью, которую я едва могу сдержать. — Я найду ее.

Роман кладет руку мне на плечо, чтобы успокоить. — Сначала тебе нужно поправиться. Она не стоит того, чтобы из-за нее умирать.

Мой взгляд заставляет его замолчать. — Она сделала это личным. Она думала, что сможет унизить меня и уйти. — Мои кулаки сжимаются, ногти впиваются в ладони. — Она ошибается.

Роман колеблется, потом кивает. — Какой план?

План? Прямо сейчас все, о чем я могу думать, это вкус предательства, воспоминание о ее мягкой улыбке, когда она давала мне мой любимый завтрак. Каждая деталь заостряет лезвие моего гнева. Женщина, которую я впустил в свою жизнь, в свою постель, пыталась убить меня.

Я не позволю ей уйти от ответственности.

— Мне все равно, сколько времени это займет, — говорю я сквозь стиснутые зубы. — Я буду преследовать ее до края света, если придется. Она пожалеет о том дне, когда перешла мне дорогу.

Роман не спорит, его выражение лица становится жестче. Он знает меня достаточно хорошо, чтобы понимать, что в этом нет смысла. Если я что-то решил, пути назад нет.

Мысль о Кьяре — ее золотистые волосы, огонь в ее глазах, то, как она целовала меня, словно ненавидела меня и нуждалась во мне одновременно — горит в моем сознании. Гнев и ненависть бурлят в моей груди, выливаясь во что-то более темное. Она играла мной, использовала меня, а теперь она убегает.

Она думает, что она в безопасности.

Она думает, что победила.

Уголок моего рта кривится в мрачной улыбке, которая не касается моих глаз. — Пусть она бежит, — бормочу я. — То, что я ее поймаю, будет только слаще.

Врач возвращается, наклоняется надо мной с отработанной эффективностью, поправляет капельницу на моей руке и проверяет мониторы, которые пищат ровно возле больничной койки. Выражение его лица спокойное, отстраненное — он привык лечить таких людей, как я. Людей, у которых есть отдельные палаты в эксклюзивных больницах, защищенных от посторонних глаз. Я ненавижу это.

— Ваши жизненные показатели стабильны, — говорит он, не