за щепкой, потом стал грызть — оказалось, так даже удобнее. Иногда он слышал скрип пружин, шарканье тапочек по паркету — и замирал, вжавшись в холодный пол. Но ключ больше не поворачивался, бабушка оставалась у себя в комнате. До утра она обычно не выходила, а для срамных целей у нее под кроватью стоял бывший Лешин ночной горшок с синим цветочком на боку.

Наконец Леше удалось просунуть под дверь конечность и с третьей попытки ухватить телефонный провод. Леша сразу же, чтобы не успеть испугаться или засомневаться, потащил его к себе. Просунул в щель, ухватился покрепче и начал тянуть. Пыльный тонкий провод всасывался под дверь ванной стремительно, как макаронина в рот — и что только Леша находил вкусного в этих разваренных трубочках, склеенных бледной сырной массой…

Раздался грохот и звон — это телефон упал с тумбочки. В бабушкиной комнате заворочалось и заскрипело. Отголоски звона никак не хотели умолкать, они как будто повисли в неподвижном темном воздухе. Леша распластался на кафеле и затаил дыхание. Он почти видел сквозь стены, как бабушка сидит в постели и всматривается в темноту широко раскрытыми слезящимися глазами…

Ключ не повернулся. Леша ждал. Звон растревоженных чашек-колокольчиков внутри телефона наконец затих. Щелкнуло что-то в паркетных досках — оно часто так щелкало ночью, само по себе. Загудел на кухне холодильник. Машина проехала под окном — и снова Леша почти увидел, как ползут по занавескам полосы света от фар. Он выдохнул и начал подтягивать телефон к двери ванной. Телефон ехал по половицам невыносимо шумно и медленно. Леше казалось, что он уже слышит скрежет ключа в замке, но теперь отступать было поздно. Бабушка все равно заметит телефон на полу, все равно сразу поймет, что к чему, и все равно Лешу убьет. Он тянул за провод и мысленно повторял одно и то же: пожалуйста пожалуйста пожалуйста пожалуйста…

Леша подтащил дребезжащий аппарат к двери, не веря в свою удачу. Нащупал трубку, притиснул ее к щели вплотную. Нашел рычаги и нажал на них. Из щели донесся спокойный, чуть потрескивающий длинный гудок. Телефон как будто говорил: вот он я, чем могу служить, чего изволите? Леша нащупал диск, отыскал металлическую полоску стопора — «ноль» сразу под ней, это он знал точно. И набрал «02».

— Дежурный слушает, — писклявым, немного игрушечным голосом ответила трубка.

Леша страшно обрадовался. Он давно уже придумал, что скажет, подобрал нужные слова и много раз проговорил про себя: это звонит Леша Маркин из второй квартиры, бабушка сошла с ума и заперла меня в ванной, тут темно, у меня лишай или лучевая болезнь, я точно не знаю, а бабушка все время молится и не хочет меня выпускать, я сижу тут уже много дней…

Но вместо всего этого целый залп булькающих и хлюпающих звуков вырвался у него изо рта. Леша изумленно умолк, попробовал снова — и снова получился какой-то мокрый клекот.

— Что? Дежурный слушает! Что у вас?

Ключ в бабушкиной двери повернулся, и вспыхнул свет в коридоре. Бабушка подошла к щели — Леша увидел ее ноги в красных клетчатых тапочках — и забрала телефон, со стуком положив трубку на рычаги. Потом хрипло сказала:

— Тварь, — и еще раз, откашлявшись: — Тварь.

Леша мог бы схватить ее за голую щиколотку, но не стал. Теперь, глядя на освещенную щель под дверью, он понимал, что никак не смог бы просунуть туда руку, свою человеческую руку. А если бы смог, не дотянулся бы до провода — Леша вспомнил, какой широкий и длинный у них в квартире коридор, он катался по нему на трехколесном велосипеде, когда был маленьким. Человеческие руки не растягиваются, как щупальца. И вертикальная щель его рта уже давно не умела воспроизводить понятные людям звуки. На протяжении всех дней, проведенных здесь, в сырой темноте, он необратимо менялся, сам того не замечая.

Леша вскинул к потолку длинное рыло и заревел…

И ему ответили десятки голосов — скрипучих, шелестящих, стрекочущих. Леша не знал языка, на котором они говорили, но голоса казались давно знакомыми. Он почти видел их обладателей сквозь стены… Что-то щелкнуло — не то в старом паркете, не то у Леши внутри, — и он действительно увидел. Сливочно-желтая «сталинка» стала прозрачной, и Леша увидел, как в ее кирпичных стенах, и в трухлявых перекрытиях, и под ней, во влажном чреве подвала — везде копошатся всякие-разные твари, тлеют огоньки глаз. И как робко и жадно тянутся чудные морды, усики, щупики к людям, к их теплу и довольству, к их мягким телам, занимающим так много места в доме, который на самом деле наш…

— Наш, наш, наш… — забулькал Леша.

Подвальная тварь, до которой он когда-то случайно дотронулся, учуяла его и тоже вскинула морду. Она сочувствовала Леше и хотела быть ему другом. Она звала его вместе пастись на тучных подвальных пастбищах и путешествовать по хитросплетениям ходов, звала туда, где переливаются зеленоватым светом нити грибниц и тянет вечную анафему всем, кто наверху, подземный игумен.

Леша бросился на дверь, и она со звонким щелчком треснула посередине. За дверью маячил блеклый силуэт бабушки, она обхватила свое рыхлое тумбообразное тельце рябыми руками, и из глаз у нее капала вода. Все Лешино нутро закипело и вспенилось от ярости. Вот и стал он наконец большим — почти всю ванную уже занимает, — стал сильным, и пусть теперь бабушка сама его боится!

Дверь подалась еще немного, и Леша буквально выдавил ее, налегая всей своей огромной тушей. Распрямившись, он уперся в потолок и навис над бабушкой. Бабушка истошно закричала, прикрывая голову руками. Настоящим своим голосом кричала, не воспитательным. И даже Бога не пыталась ни о чем просить всякими старинными словами, просто кричала, как есть:

— Ой-й! А-а-а мамочка-а-а!..

Бабушка была такая маленькая, беспомощная, от нее пахло вареным луком и близкой смертью. Леша отпрянул от нее и всем телом метнулся в прихожую. Налетел с размаху на входную дверь, оставляя на ней пятна темной слизи… А потом бабушка услышала знакомое позвякивание. Так Леша обычно уходил гулять — медленно снимал цепочку, открывал замок потихоньку, чтобы выскользнуть из квартиры незаметно. Она, конечно, все равно замечала…

Бабушка посидела на полу в коридоре еще секунд десять, прислушиваясь к своему больно колотящемуся сердцу. Томная слабость сковала тело, будто на солнцепеке в жару. Ночная сорочка прилипла к вспотевшей коже, а ляжки, кажется, были мокрыми вовсе не от пота