Поднырнув под широкими еловыми лапами, мы оказались у водопада. Шумный поток срывался вниз, врезался в бурлящие воды и растекался небольшим озером. Пахло свежестью и едва уловимо теплой землей.

От восторга дыхание перехватило. Будто зачарованная я не могла пошевелиться, только смотрела-смотрела-смотрела, запоминая и впитывая каждую мелочь.

— Грейсон, это... это волшебно!

Я повернулась, встретилась с ним взглядом и на несколько секунд забыла, что собиралась сказать. На губах Грейсона застыла лукавая улыбка. Не сомневаюсь, он видел и понимал гораздо больше меня, но что-то мне подсказывало — происходящее ему нравилось.

— Значит, я выполнил уговор, — довольно произнес он.

Я покачала головой.

— Вовсе нет.

— И почему же? Уговор был показать тебе то, что ты никогда не видела.

— Да. Уж прости, но водопадом и светлячками меня не удивишь.

— Тогда скажи сама, — желтые глаза хитро блеснули, — чего ты хочешь?

Сердце дернулось, будто пойманное на крючок. Признание, которое я столько раз проговаривала мысленно, но так и не решилась озвучить, заплясало на кончике языка.

Грейсон не торопил. Давал мне время самой побороть робость.

— Я хочу... я хочу увидеть твоего зверя, — сказала, будто в омут прыгнула.

Грейсон тихо хмыкнул.

— А ты знаешь, чем это тебе грозит? Обычаи оборотней, наши устрой...

Я широко улыбнулась и качнула головой.

— Не обманешь. Я видела зверей твоей стаи, пусть и случайно. Черную масть у вечно хмурого Вольфа и серую у молодняка, что героически от меня драпал, — посмотрела в прищуренные глаза и, поддаваясь их обаянию, добавила: — Но, если захочешь, я поверю в любой ваш обычай.

В моей голове эти слова звучали весело, с той шальной уверенностью, которая всегда овладевала мной рядом с Грейсоном. Но Грейсон, услышав их, замер. Посмотрел на меня иначе — серьезнее, пристальнее — и наклонился так низко, что почти коснулся моего носа своим.

— Ты сама это сказала, маленькая воительница, — проговорил он с хищной усмешкой.

Отступил на шаг и принялся медленно расшнуровывать рубаху. Глядел при этом глаза в глаза и продолжал все так же опасно улыбаться. Сейчас как никогда прежде он напоминал опасного зверя. Но только совершенно немыслимым образом мне это нравилось.

Щеки полыхали все сильнее, грудь вздымалась быстрее от участившегося дыхания, но я даже не подумала отвернуться. А Грейсон и не настаивал. Скинув на траву рубаху, он принялся за шнуровку штанов. В каждом его движении, во взгляде, в изломе бровей — во всем читался вызов. И я была готова принять его. Более того — хотела этого.

Штаны полетели вслед за рубахой. Грейсон выпрямился и на несколько секунд замер, позволяя рассмотреть его. Оценить разворот плеч, ширину груди, узость бедер, прикрытых нательным бельем; длину ног. А потом, не давая мне шанса опомниться или усмирить бесстыдный интерес, в один прыжок обернулся.

Его волк оказался огромным. Намного больше, чем у Вольфа. Медленно, явно опасаясь напугать меня, он приблизился, склонил голову. Легкий ветер шевелил густую шерсть — белую, словно свежевыпавший снег. Светло-карие, почти золотые глаза, смотрели внимательно. Грейсон ждал моей реакции. А я стояла, как деревенская дурочка, и не могла пошевелиться.

Душу переполняли эмоции: восторг, трепет, здоровая опаска и... благодарность. Закусив губу, я протянула руку и зарылась пальцами в мягкую шерсть. Медленно выдохнула.

Мы не спешили. Ни Грейсон, ни я не желали торопить момент. Наоборот, позволили себе прочувствовать его, запомнить. Поддаваясь порыву, я наклонилась и прижалась лбом ко лбу волка. Ощутила пробежавшую по его телу волну, а уже в следующий миг оказалась в капкане чужих рук. Я не смотрела вверх, не видела лица Грейсона — с моим росточком приходилось каждый раз задирать голову, чтобы это сделать. Но сейчас мне нравилось стоять вот так, прижимаясь щекой к голой груди и слушать биение его сердца. Сильное, взволнованное. Почти такое же быстрое, как мое.

Грейсон отстранил меня — немного, на пол-ладони, — мягко взял за подбородок и заставил встретить его взгляд. В вечерних сумерках желтые глаза едва заметно светились, как две луны; они зачаровывали. И я с готовностью поддалась этой магии.

— В моем народе есть обычай, — заговорил он вполголоса. — Та, перед которой альфа склонит голову, остается с ним навсегда.

— Прекрасный обычай. — отозвалась я так же тихо. Привстала на носочки, обняла Грейсона за шею и поцеловала.

В деревню мы вернулись уже глубокой ночью. Оба молчали. Вместо нас говорили наши прикосновения, наши взгляды и улыбки: довольная Грейсона и полная смущения моя. Дошли до широкого крыльца у дома Грейсона, сели.

— Подожди секунду, — попросил он.

Исчез за дверью минуты на три, потом вернулся с небольшим свертком.

— Что там?

— Открой и увидишь.

Я приняла сверток, задумчиво оглядела его и развязала темно-синий шнурок. Внутри оказалась шапка. Легкая, воздушной вязки... красная.

Я вопросительно посмотрела на Грейсона.

— Думаю, пора признать — плащ для тебя слишком опасен. Только при мне ты несколько раз им чуть не задушилась. Я не намерен рисковать. Нравится красный? Ничего не имею против. Но только пока ты в порядке.

Я тихо рассмеялась. Что ж, Грейсон снова оказался прав. Поблагодарив, я надела подарок и повернулась к мужчине.

— Как тебе?

— Ты самая прекрасная красная шапочка. Так бы и съел тебя.

Однако есть меня Грейсон не стал. Вместо этого наклонился и снова поцеловал. Сладко-сладко, но в то же время требовательно, заявляя права альфы. Так, как может целовать только он.

   Конец.

2018 год