– Вы делаете операции?

– Очень редко. У нас хоспис, а не клиническая больница. Ноесли есть необходимость, то, разумеется, все делаем сами. У нас работаютпрекрасные специалисты – Сурен Арамович Мирзоян и Людмила Гавриловна Суржикова.

– А ваш руководитель Светлана Тимофеевна сказала, что самыйлучший и опытный врач именно вы, – возразил Дронго, испытывающе глядя на своегособеседника.

Тот вспыхнул, покраснел и отвернулся.

– Если она так считает… – пробормотал он, – впрочем, я незнаю. Не уверен.

– Вы обещали показать нам ваше основное здание, – напомнилему Дронго.

– Конечно, покажу. Пойдемте. Только учтите, что в другиереанимационные палаты входить нельзя, только с разрешения главного врача илиего заместителя.

– Мы туда и не собираемся. Давайте начнем с первого этажа, –предложил Дронго.

Они спустились вниз, прошли в столовую. Здесь сидели двоемужчин и одна женщина. Один из мужчин был в спортивном костюме, другой – вголубом халате. Женщина тоже была в таком же халате. При их появлении все троеподняли головы. «У них в глазах есть нечто неуловимо схожее, – подумал Дронго.– Может, это ожидание скорой смерти делало их глаза такими похожими друг надруга».

– Это наши гости из Башкирии, – представил своих спутниковМокрушкин, – а это наши пациенты. Арсений Ильич Угрюмов… – показал он намужчину в халате.

Тот кивнул головой, мрачно разглядывая вошедших.

– Елена Геннадьевна Ярушкина…

Женщина с любопытством посмотрела на мужчин и улыбнулась.

– И Константин Игнатьевич Мишенин.

Мужчина в спортивном костюме кивнул в знак приветствия.

– Остальные в своих палатах, – закончил Мокрушкин.

Дронго прошел мимо двух больших столов. За ними моглиразместиться человек двадцать или двадцать пять, но ужинали здесь только трое.

– Почему вы не спрашиваете, как нас кормят? – услышал онголос Ярушкиной и обернулся к ней.

– Разве я должен спрашивать?

– Проверяющие всегда спрашивают, как нас кормят, – сообщилаона. Ей явно хотелось поговорить.

– Я не проверяющий, – улыбнулся Дронго, – я скорее по обменуопытом. Мы хотим открыть в Башкирии такой же хоспис, как у вас.

– Разве у мусульман есть хосписы? – не унималась Ярушкина. –Они, по-моему, держатся за своих стариков до конца. Хотя наша Идрисова былаздесь, упокой Господь ее душу.

– Откуда вы знаете, что она умерла? – изумился Дронго.

– Собаки, – пояснила Ярушкина, – они всегда воют, когдакто-то умирает. А из наших самой плохой была Идрисова. Господин Мокрушкин, апочему вы молчите? Что случилось с Идрисовой? Или собаки выли просто на луну?

У этой женщины было своеобразное чувство юмора.

– Она уснула, – коротко ответил Мокрушкин.

– Какой изящный термин – «уснула», – не унималась Ярушкина,– хотя древние греки считали, что сон – это временная смерть. Но им явно неприходило в голову ваше определение.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Мокрушкин.

– Пока не спешу на ваш второй этаж, – пошутила Ярушкина.

В зал вошла женщина в брючном костюме. Ее волосы былиаккуратно уложены, макияж подведен. Было заметно, что ей много лет, но онагордо держала спину и входила в зал той плавной походкой, которая отличаетбывших балерин. Сразу бросались в глаза плавные движения ее рук и длинная шея.

– Марина Леонидовна, зачем вы поднялись, – взмахнул рукамиМокрушкин, – мы же договаривались, что сегодня вы будете отдыхать.

– Я пока нахожусь в здравом уме и в твердой памяти, –возразила женщина, – и не собираюсь ужинать в своей палате. Я решила составитьЕлене Геннадьевне компанию, чтобы ей не было так скучно в обществе нашихмужчин.

– Вы могли бы составить ей компанию завтра, – возразилМокрушкин, – но все равно. Садитесь. Я потом зайду и еще раз осмотрю вас. Ноучтите, что вам ничего нельзя, кроме обычной воды. Даже чай вам сейчаспротивопоказан.

– Не нужно при посторонних мужчинах говорить мне подобныегадости, – победно изрекла женщина, усаживаясь на стул рядом с Ярушкиной. –Лучше представьте меня гостям.

– Марина Леонидовна Шаблинская, – представил ее Мокрушкин, –народная артистка республики, лауреат Государственной премии, бывшая примаМариинского театра.

Она поднялась и величественным движением протянула руку.Дронго, не колеблясь ни секунды, подошел и поцеловал ее сухую руку. Она дажевздрогнула. Выносившая с кухни поднос кухарка уронила его от неожиданности, ипосуда загремела по полу. Ярушкина на миг замерла, затем захлопала в ладоши изакричала:

– Ой, как хорошо! Господи, как хорошо!

Мишенин одобрительно кивнул головой. Даже Угрюмов улыбнулся.Мокрушкин развел руками.

– Вы просто покорили их сердца, – признался он.

– Не знаю вашего имени, милостивый государь, – церемоннопроизнесла Шаблинская, – но смею вам сказать, что вы – настоящий мужчина. Навсе времена.

Они вышли из столовой, сопровождаемые восхищенными взглядамиженщин. Вейдеманис одобрительно кивнул.

– Ты стал героем этого хосписа, – тихо произнес он.

– Мне просто стало жаль эту одинокую и обреченную женщину, –признался Дронго.

Они прошли к палатам. Мокрушкин постучал и открыл дверь впервую из них.

– Не входите, – предупредил он, – сюда лучше не входить.

Через минуту он вышел.

– Разве на первом есть реанимационные палаты? – удивилсяВейдеманис.

– Нет. Там наша пациентка – Антонина Кравчук. У нее раккожи. Необратимые изменения, в том числе и на лице. Она никого к себе непускает, кроме врачей и своей соседки – Эльзы Витицкой. Мы стараемся никоготуда не пускать.

Дронго кивнул, уже ничего не спрашивая.

В другую палату Мокрушкин вошел даже не постучав, приглашаяза собой гостей. Здесь на кровати лежал мощный, крупный мужчина. Он был молод икрасив. Болезненные изменения еще не затронули его тела, ведь основная болезньбыла у него в голове. Он лежал на кровати, заложив могучие руки за голову иглядя в потолок. В последние дни он все время так и лежал.

– Радомир! – негромко позвал его Мокрушкин, – ты меняслышишь?

Гигант даже не пошевелился.

– Радомир, – громче позвал Мокрушкин.