американские облигации, мотивируя это якобы выгодой). В конце августа 1991 г. свой сетевой потенциал продемонстрировала «демократическая» оппозиция в России — ее организованное выступление против ГКЧП решило де-факто судьбу советского режима. В октябре 1991 г. началась тихая проработка идеи о встрече где-то в Белоруссии лидеров руководства славянских государств для «обсуждения проблем», а в ноябре в Берлине уже знали, что встреча состоится в декабре где-то в Беловежской пуще. 8 декабря 1991 г. в Беловежье состоялось заключительное событие начального этапа конвергенции: руководители трех тогда еще братских славянских республик Союза объявили, что СССР «перестал существовать как геополитическая реальность» (фраза из беловежской Декларации, явная калька с продукции какого-то американского мозгового центра). Некоторые полагают, что далеко не первоклассная начальственная охотничья усадьба близ деревни «Вискули» была выбрана для такого дела именно потому, что от нее до польской границы было всего несколько километров и в случае осложнений участники акции могли спокойно спастись в Польше. «СССР с треском проиграл информационную войну с Западом, — пишет сегодня блогер С. Васильев, — а проиграв эту войну, СССР проиграл и страну, которая вдруг увидела на Западе тот самый коммунистический рай, который обещала построить, но так и не построила советская элита… советский народ и его элита сами разгромили свою собственную страну …».[9] Схема Г.Уэллса «менять сознание — размывать суверенную власть — брать власть — осуществлять конвергенцию» сработала! После Беловежья о конвергенции вспоминали разве что историки, у всех на устах уже были лозунги долгожданных реформ — за исключением Белоруссии, постсоветские государства очутились лицом к лицу со «свободным рынком, демократическими свободами и общечеловеческими ценностями». Началось главное — либералам предстояло воплощать слова в конкретные дела.

Отвлекаясь от данной темы, можно сказать, что в принципе, в самой идее реформаторства и конвергенции ничего плохого нет, надо просто абсолютно четко представлять, какие реальные, а не декларируемые и распиаренные цели преследуют реформы, кто и как их готовит и будет проводить — главное, каковы будут конкретные результаты и последствия реформ: кому, благодаря каким мерам и как конкретно в результате их проведения станет лучше.

В ноябре 1991 г. в Москве президент Всемирного Банка Л. Престон встречался с Б.Н. Ельциным и, вероятно, не без умысла подробно рассказал о том, как нужно делать реформы. Сначала, говорил он, нужно создать большой финансовый ресурс, реформы — дело дорогостоящее. Далее — разработать детальную программу перемен с подробной маршрутной картой. Очень серьезное дело — правовая основа реформ, его важность невозможно переоценить. Затем — специальная подготовка кадров разного уровня для реформ во всех сферах и на всех уровнях. Когда все это сделано, следует провести широкую разъяснительную кампанию для населения, чтобы каждому был понятен смысл, цели и содержание перемен и люди были подготовлены к ним. Только после этого, подчеркнул гость, можно решать, в какой месяц и день объявлять реформы. Если все это будет выполнено, реформы имеют шанс стать удачными. По мере того, как президент Всемирного Банка развивал свои тезисы, президент РСФСР все больше мрачнел: о приватизации и введении свободных цен с нового 1992 г. российскими реформаторами уже было объявлено, но ничем подобным тому, о чем говорил Л. Престон, ни в РСФСР, ни в еще не прекратившем существование СССР не пахло, а подготовленная Г.А. Явлинским программа реформ «500 дней» погибла в коридорах союзной и российской власти. Пришла ли Б.Н. Ельцину в голову мысль остановить события? Не знаю. Впрочем, сделать что-то вряд ли бы удалось — маховик событий был запущен.

Льюис Томпсон Престон, 8-й президент Всемирного банка

В России стали меняться экономические основы жизнеустройства, идеология, внутренняя и внешняя политика и многое другое. На руководящие должности в экономике и финансах пришли специально обученные либерал-монетаристы, которые занялись ключевой сферой рыночно-демократических реформ — приватизацией, прежде всего приватизацией особенно интересных российских объектов (или банкротством этих объектов, чтобы не было конкурентов). Они не грабили награбленное, они отбирали и распродавали или ликвидировали созданное. Иногда реформаторы проговаривались, какой они видят Россию — охраняемый Западом мировой поставщик газа, нефти и других полезных ископаемых плюс транспортный мост для перевозки товаров между Европой и Америкой и тихоокеанским районом через всю Россию — вот, в общем, и все, для обслуживания этого хватит миллионов 40 населения, больше не нужно (британский премьер Дж. Мейджор был щедрее — называл цифру в 50 млн. человек). В годы рыночно-демократической эйфории в Москву и столицы субъектов федерации в рамках техпомощи наезжали западные советники — помогать строить новую жизнь: пользы от них не было никакой, хотя ксерокопии американских и европейских законов и исполнительных актов килограммами поступали в российские ведомства — мол, заимствуйте, учитесь. В чем реформаторы и их советники быстро преуспели, так это в резком сокращении расходов на оборону, промышленное производство и науку — именно в этом был подлинный смысл происходящего. Ни Америка, ни Европа помогать России по-настоящему не собирались: капиталократов совершенно не волновало, как либерал-монетаристская революция отразится на жизни россиян, им было нужно лишь, чтобы бывшая великая держава превратилась в субъект, готовый в геополитике и экономике исполнять, что скажут. В 1993 г. известный американский политолог Н. Хомский, рассуждая о целях политики США в странах Третьего мира, написал следующие вполне подходящие строки к определению того, какой именно хотелось бы хотелось Вашингтону видеть Россию, подчеркнув, что «в секретных документах эти цели никогда не подвергаются сомнению»: «Чтобы у власти были правительства, которые оказывают предпочтение частным инвестициям национального или иностранного капитала, производству продукции на экспорт и праву вывозить свои прибыли из страны»[10].

Во внешней политике дело иногда доходило до заявлений руководства о возможном вступлении России в НАТО, в евроатлантических кругах ходили разговоры о том, что русских надо бы привлекать к военным операциям в третьих странах — русские, мол, умеют хорошо воевать (эти игры не прошли).

Стремление США воспользоваться кризисной ситуацией в России для ослабления безопасности становилось настолько явным, что, принимая в Москве в январе 1997 г. генсекретаря НАТО Х. Солану, Б.Н. Ельцин вдруг устроил ему разнос по поводу расширения альянса на восток, а ранее в беседе с одним из европейских лидеров резко высказался насчет экспансии американцев, что нашло понимание собеседника. Изменений в политике Запада, однако, не последовало.

Скоро выяснилось, что реформы и слияние/ сближение с цивилизованным миром не приносят России обещанных материальных и социальных благ — наоборот. Кроме приватизации, пришедшие во власть реформаторы не имели сколько-нибудь серьезно разработанных программ и методик преобразований и развития. О развитии экономики и повышении уровня жизни