позволяет объяснить включение в трактат такого специфического вида злонамеренного колдовства (maleficia), свойственного исключительно мужчинам, как преступления стрелков-колдунов (Malleus Maleficarum, II/1,16)[113].

Соответствующий раздел — «Три (вновь) открытых способа злонамеренного колдовства, коим обучаются мужи, но не жены» (tres modos quo viri et non mulieres reperiuntur maleficijs infecti) [114] — содержит истории из разных немецких земель, но имеет высокую актуальность именно для Нюрнберга. Sagittarij Malefici, стрелки-колдуны, являются прямой отсылкой к распространенной социальной практике средневекового немецкого города. Гильдии стрелков, имевшие своих святых-покровителей (как правило, святого Себастьяна), являлись по существу частными обществами, пополнявшимися добровольцами из горожан, но получавшими субсидию от города (иногда и от городского сеньора). Они были связаны рядом обязательств по отношению к власти, которые касались несения военной и полицейской службы[115].

Нелюбовь к этой социальной группе со стороны Инститориса вполне объяснима. Как указывает немецкий историк О.Г. Эксле, объединения, основанные на взаимно приносимой клятве (гильдии средневекового города), выстраивали отношения по образцу братств, сочетающих одновременно и религиозные, и профанные функции, и потому вызывали настороженность со стороны официальной церкви[116].

Применительно к Нюрнбергу мы можем ориентироваться на более поздние данные XVI в., которые приводит Д. Харрингтон: в городе насчитывалось сорок муниципальных стражников, называемых стрелками, которые славились своей жестокостью и коррупцией. В силу этой репутации они приносили присягу отдельно от остальных служащих[117].

В содержательном плане наиболее интересна восьмая глава второй части «Книги». В ней мы находим примерный план допроса подозреваемой в злонамеренном колдовстве. Краткое, почти конспективное изложение материала в этом разделе представляет собой детальный перечень различных аспектов магической практики.

Смерть и [городской] стрелок. Гейдельбергская пляска смерти, 1488 г. Der Rauber буквально означает «грабитель», но мы можем точно идентифицировать социальный статус благодаря деталям образа (шлем, арбалет, меч, шпоры)

Особое внимание уделяется выяснению подробностей отношений женщины с нечистой силой: учил ли ее демон (teüfel), обещал ли он ей свою помощь. «Далее — в каком обличье явился он к ней»… (Item in was gestalt er zuo ir kem …) «Далее — в какой день..» (Item auff welichen tag)… «Далее — после того, как много раз он познавал ее непристойно» (Item darnach wie vil mal er sy bekant hab in vnkeüsch) «Далее — как много лет» (Item wie vil jar).

После этого судье следовало выяснить обстоятельства «пренебрежения верой» (verleügung deß glaubens). «Далее — [обстоятельства пренебрежения] Божьей Матерью» (Item der muotter gottes) «Далее — [обстоятельства пренебрежения] святым таинством [Евхаристии] — как она злоупотребляла святым таинством [Причастия], положив в рот [гостию]» (Item der hailigen sacrament/ wie sy müßhandelt hab mit dem hailigen sacrament auß dem mund zenemen).

Каких-либо конкретных примеров Инститорис здесь не приводит, но не может удержаться от хвастливой фразы, которую я вынес в начало главы, о более чем двухстах обвиняемых, прошедших через его инквизиционный суд.

В пользу гипотезы К.С. Мэккея об «упрощенном определении» колдовства «Нюрнбергского руководства» свидетельствует и специфическая система цитирования. В отличие от Malleus Maleficarum с его обширным списком схоластических авторитетов здесь упоминаются только отдельные авторы и документы. В силу особенностей публикации «Книги» мы можем оперировать данными только по немецкой части, однако они представляют большой интерес в свете интересующей нас проблемы.

Наиболее заметно внимание Инститориса к правовой составляющей. В тексте присутствуют упоминания конкретных памятников канонического права (Excommunicamus, Ut officium, Inter sollicitudines etc.), а также повторяется стереотипная формула «в папском и имперском праве» (in bäpstlichen vnd kaiserlichen recht).

Особое место среди аргументов занимает собственный opus magnus (главный труд). На шестнадцать страниц немецкого текста приходится пять упоминаний Malleus Maleficarum. Трактат упоминается как аргумент против «первого нарушения права» (erst müßhandel), т. е. неверия в реальность колдовства: «Как доказывает книга, называемая malleus maleficarum, что все те, которые свободно говорят, будто не верят в то, что ведьмы вредить могут или вообще существуют, те ошибаются в отношении святой христианской веры»[118].

Далее речь идет о том, что ведьмы приносят «многие беды людям» (mangerlay schadens dem menschen), и брат Генрих заявляет без лишней скромности о своем вкладе в изучение этой проблемы: «Я установил в вышеназванной книге malleus maleficarum» (in dem vorgenanten buoch malleo maleficarum ich bestimbt hab)[119]. До конца немецкого текста «Нюрнбергского руководства» «Молот ведьм» упоминается по разным поводам трижды — на фолио 6v, 13v, 14v[120]. На фоне навязчивых ссылок на собственное сочинение поразительный контраст представляют немногочисленные отсылки к сочинениям других авторов. В немецкой части книги их всего две: это упоминание «Суммы» Генриха Сузо[121] и «Этимологий» Исидора Севильского[122].

Принципиальное значение имеет также отсутствие упоминаний ряда авторов, имевших большое значение для Malleus Maleficarum. Прежде всего — признанных схоластических авторитетов, таких как Блаженный Августин и Фома Аквинский. Обе фигуры умолчания имеют принципиальное значение — Августин был первым из церковных авторов, обратившихся к теме отношений человека и дьявола[123], а рассуждения Аквината служили обоснованию реальности плотских отношений между ведьмами и демонами-инкубами (в «Книге» это обвинение появляется как аксиома, не требующая ссылок на авторитеты).

Отказ от упоминаний обоих теологов выводит «Книгу» Инститориса за пределы схоластической традиции, перенося ее полностью в юридическую плоскость. Отчасти это компенсируется постоянными отсылками к Malleus Maleficarum, который, будучи компиляцией на теоретическом уровне, вобрал в себя ключевые высказывания большого числа авторов.

Еще более поразительным мне представляется отсутствие упоминаний канона Episcopi[124], документа, обладавшего принципиальным значением для формирования корпуса демонологических сочинений. В нем обсуждалась реальность превращений и путешествий в свите языческой богини Дианы, а также затрагивался вопрос об отношении к суеверным женщинам, поддавшимся подобным дьявольским иллюзиям. Именно канон Episcopi использовали оппоненты Генриха Инститориса, настаивавшие на иллюзорном характере преступлений злонамеренного колдовства (maleficia). Отсутствие упоминаний этого документа также можно объяснить соображениями юридической целесообразности — «брат Генрих из Шлеттштадта» отказался обсуждать его положения еще и потому, что вольный имперский город Нюрнберг вышел из-под власти епископа Бамбергского[125].

И, наконец, среди фигур умолчания оказались сочинения доминиканца Иоганна Нидера Formicarius и Preceptorium divine legis, содержащие элементы разработанной концепции колдовства и активно цитируемые Инститорисом в Malleus Maleficarum[126]. Все эти «авторитеты», востребованные в рамках теологической дискуссии о природе колдовства, оказались избыточными для его «упрощенного определения».

Перекрестный анализ представлений о maleficia, содержащихся в «Нюрнбергском руководстве» и Malleus Maleficaum, позволяет охарактеризовать последний как избыточный текст, включавший в себя компоненты чужих концепций, выходивших за рамки собственных взглядов Генриха Инститориса на сущность злонамеренного колдовства. В этом можно увидеть своеобразную дань традиции или защитную